Заставь меня жить
Шрифт:
Я встряхиваю головой, усилием воли отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания. Глаза жжёт от невыплаканных слёз, я снимаю очки, положив их на колени, долго тру глаза, пока неприятное чувство не проходит. Затем склоняю голову к подставленной ладони и задумчиво разглядываю профессора, отмечая ввалившиеся щёки и потемневшие веки. Лунный цикл подходит к концу, и через несколько дней Люпину придётся несладко.
– Ты так и не ответил на мой вопрос, - напоминаю я, покосившись на лежавший у моих ног сорванный цветок луноцвета. Даже не могу припомнить момент, когда я уронил
– Я не знаю, что тебе сказать, - Ремус поворачивает голову в мою сторону.
– У меня нет какого-то чётко выверенного шаблона, по которому я живу, стараясь справиться с болью. Наверное, меня больше волнует состояние другого человека, нежели собственное…
Я понимаю, что речь идёт обо мне. Шумно выдохнув, я запускаю все десять пальцев в волосы, медленно проводя ладонями по голове.
– Я ни в коем случае тебя не жалею, - профессор правильно истолковывает мой упрекающий взгляд и подсаживается ближе.
– Пойми, Гарри. Ты - единственное, что осталось у меня и Сириуса после смерти Лили и Джеймса, их сын, и мы обязаны беречь тебя вовсе не для исполнения Пророчества, а просто потому, что мы - самые близкие друг другу люди.
Я внимательно смотрю на Люпина и словно слышу недавние слова крёстного, которые он сказал мне в тот роковой вечер. Что все мы - одна семья.
– Ты прав…
– Поэтому мы и должны держаться друг за друга.
Я медленно киваю, остановив взгляд на закрывающихся луноцветах. Вдруг Ремус мягко обнимает меня за плечи и, гладя по затылку, выдыхает куда-то в макушку:
– Эй, не проваливайся в эти страшные воспоминания. Не дай им завладеть тобой.
Я изумлённо выгибаю брови, но тут же ловлю себя на том, что в самом деле погрузился в свои мысли, крутящиеся преимущественно вокруг похорон.
– Спасибо, - благодарно шепчу я, прижавшись щекой к плечу профессора.
Яркий солнечный свет заливает спускающийся к озеру лес, отражается в окнах высоких башен величественного замка и путается в волосах мужчины, которые щекочут мой нос. Я фыркаю и тру его кончик, Ремус отстраняется и с легким извиняющимся оттенком в голосе произносит:
– Мне надо к Северусу, возможно, моё зелье уже готово.
– Да, конечно, никаких проблем. Я пойду, проведаю Сириуса, - убедительно отвечаю я, надеваю очки, поднимаюсь на ноги и отряхиваю джинсы от травы.
Вместе с Люпином мы доходим до главного входа и расстаёмся возле Большого зала. Он спускается вниз в подземелья, я же по двигающимся лестницам попадаю на нужный этаж, устремляюсь по длинному коридору и оказываюсь в больничном крыле. Знакомый горьковато-мятный запах лекарственных трав ударяет в нос, я бесшумно раскрываю двери и заглядываю в ярко освещённую палату.
– Как ты?
– задаю я банальный вопрос.
Сириус поднимает глаза от раскрытой газеты, и его лицо тут же озаряет такая тёплая и искренняя улыбка, что я не удерживаюсь и улыбаюсь в ответ. Скулы немного сводит от столь непривычной мимики.
– Я уже успел забыть, как выглядит твоя улыбка, - мягко произносит крёстный, нетерпеливым жестом приглашая подойти поближе.
Я захожу в помещение,
Я кошусь на страницу перевёрнутого Ежедневного Пророка и вижу большую, на четверть страницы, колдографию, на которой запечатлён пылающий дом на площади Гриммо. Ниже ещё один снимок. Я тяну газету за угол и, повернув её в нормальное положение, смотрю на родные лица мамы и папы. Как же больно и горько видеть и знать…
– Гарри.
Я не обращаю внимания на голос Сириуса: он словно влетает в одно ухо, тут же вылетая из другого. Знакомый холод пробегает по плечам, каждый последующий вздох даётся всё труднее, и окружающий мир словно плывёт, стирается, остаётся чёткой одна лишь чёрно-белая колдография.
– Гарри!
Неожиданно, газета исчезает из моего поля зрения, и этот факт невольно стряхивает с меня оцепенение. Я хрипло втягиваю воздух и поднимаю затуманенный взгляд на крёстного. Он сворачивает газету, прячет её в верхнем ящике прикроватной тумбочки, затем откидывается на подушку и, сцепив пальцы в замок, слишком пристально смотрит на меня.
– Вчера вечером мне стали известны подробности допроса Петтигрю в аврорате.
Он произносит это с расстановкой, чётко выговаривая каждое слово. Так общаются с психически нездоровыми пациентами. Я тут же хмурюсь. Сириус замечает это и продолжает уже в обычном тоне:
– В тот вечер он был у Волдеморта и раскрыл ему тайну нашего местонахождения. Ты оказался прав, Гарри. Питер - самый настоящий предатель.
С последними словами лицо крёстного приобретает такое горестное выражение, что я, не в силах смотреть на него, сгибаюсь, и прижимаюсь лбом к коленям.
– Я не смог спасти их, Сириус…
Сильные руки заставляют меня подняться, встретиться с неожиданно серьёзным взглядом:
– Гарри, это не только твоя вина. Я был там, в тот момент, когда они ворвались в дом. Джеймс… - крестный вдруг запинается, слова даются ему с трудом, - погиб у меня на глазах. Не дай Мерлин кому-нибудь увидеть смерть близкого человека.
Его голос срывается, пальцы судорожно цепляются за рубашку на моих плечах, а в глазах - отчаянье, и я перехватываю его ладони, прижимая их к своей груди, и бормочу что-то абсолютно бессвязное, но явно успокаивающее.
Через минуту Сириус медленно хмурится, взгляд становится более осмысленным, и он без слов отодвигается к спинке кровати, пряча руки под покрывалом. Губы почти презрительно поджаты, а между бровей залегает глубокая морщина. Он словно сам не понимает, что на него нашло, и мне кажется, он стыдится своего поведения.
– Прости меня, Гарри, ради бога, прости. Я же должен поддерживать тебя, а я… - так и не договорив, он прикрывает глаза ладонью, и я вижу, как плотно он стискивает зубы.
Ему действительно стыдно. Господи, но за что? За то, что он такой же человек, как и я, который потерял родных людей?