Заставь меня жить
Шрифт:
– Блэк его убил, ещё тогда, на площади Гриммо, - сухо отвечает Снейп, но бросает на меня короткий пытливый взгляд.
Я только и могу произнести тягучее: «О…», ощущая, как меня начинает трясти от волнения, поэтому прячу руки в передних карманах брюк и стараюсь сделать как можно более нормальное выражение лица.
Сириус… Беллатриса теперь будет охотиться за ним.
Пальцы неожиданно натыкаются на что-то маленькое и круглое в правом кармане. Странно, что бы это могло быть?
– То есть вы не покажете мне метку?
– повторяю я вопрос в попытке увести собственные мысли из неприятного русла.
Мерлин, его взгляд будто говорит: «Ну ты и твердолобый, Поттер».
В то время, пока я философствую над собственным поведением (как дитё малое, ей богу!), Снейп вновь напускает на себя привычную неприступность и, чуть задрав подбородок, произносит слегка раздражённым тоном:
– Я вам не музейный экспонат, Поттер.
Вот и всё. Сейчас он точно развернётся и уйдёт. Я опускаю голову, разочарованно поморщившись, поворачиваюсь боком к зельевару и беру с полки первую попавшуюся книгу. Это оказывается «История инквизиции в Испании», местами потрёпанная и обветшалая.
Вторая ладонь так и сжимает круглую вещицу в кармане. Я достаю её и опускаю на обложку.
Загадочным предметом оказывается чёрная пуговица полусферической формы на ножке. Самая простая на вид, у меня такой никогда не было.
Главное - как она могла оказаться в моём кармане? Опускаю взгляд вниз и только сейчас обнаруживаю, что на мне надеты те чёрные брюки, в которых я был на похоронах. Когда я перестал замечать, в чём хожу? Не то чтобы мне принципиально важно, какая на мне сегодня рубашка или джинсы, но всё же.
И ещё я обнаруживаю, что Снейп не ушёл. Стоит в паре футов от меня у противоположного стеллажа, заинтересованно листая толстенную книгу. Он что, всегда теперь будет крутиться возле меня?
Профессор оборачивается, видимо, почувствовав мой взгляд.
– Случайно не ваше?
– произношу я первое, что приходит на ум в данной ситуации, и указываю на пуговицу.
Он смотрит на неё всего мгновение и вдруг меняется в лице, словно только что нашёл ответ на какой-то волнующий его вопрос, затем медленно кивает.
– Откуда она у вас?
– спрашивает зельевар. Вот что-что, а голос его никогда не подводит. Мне бы так уметь.
– Даже не знаю… она лежала у меня в кармане брюк, - отвечаю я, поразмыслив, делаю шаг по направлению к Снейпу и протягиваю пуговицу.
Он вновь бросает на меня свой коронный пристальный взгляд, но быстро принимает потерю и отворачивается к раскрытой на столе книге.
И тут я вспоминаю. Годрикова Впадина, кладбище, глухой звук, когда гробы коснулись дна ямы, показавшийся невыносимо громким в тишине, и человек, за чью ладонь я крепко держался, зажмурив глаза. В этот момент я так сильно вцепился второй рукой в запястье мужчины, что похолодели собственные пальцы, под которыми я ощутил ровный ряд маленьких пуговичек. Ему наверняка было неприятно, но он молчал и не совершал попыток ослабить мою хватку, словно понимал, что только так я сдерживал себя от истерики, в которую был готов вот-вот впасть. И потом, когда всё закончилось, в моей ладони осталась эта самая оторванная чёрная пуговица.
Пуговица Снейпа. Это был он.
И я абсолютно не знаю, что мне делать сейчас. Ума не приложу, как мне его поблагодарить, зная нелюбовь профессора к подобным «сентиментальным и бессмысленным вещам» и то, что он делает всё не ради благодарности. Но ради чего тогда?
– Кстати, я вызвал тебя на Мощёный двор не столько за тем, чтобы поговорить, сколько для того, чтобы отдать вот это.
Зельевар спасает меня от неловкого положения, достав из кармана, спрятанного в складках мантии, небольшой пузырёк
Так, стоп. Разве я говорил ему, что у меня большие прорехи в воспоминаниях о похоронах? Нет, не говорил. Из этого следует, что…
– Поттер, берите же! Я не буду стоять здесь до вечера и ждать, когда ты очнёшься от состояния глубочайшей задумчивости, - нетерпеливо бросает зельевар, и я встряхиваю головой, принимая флакон и бурча что-то наподобие извинений за свою невнимательность.
– Оставь свои извинения при себе, и подумай лучше вот над чем. Как я уже говорил, твоё настроение метается от агрессивного к подавленному со скоростью загнанной лани. Ты злишься на себя из-за того, что не можешь ничего изменить, и на мир за то, что он повернулся к тебе тем местом, каким обычно поворачивался к другим людям. Но жизнь - штука жутко несправедливая, а твоя была абсолютно безоблачной все предыдущие семнадцать лет. Теперь ты должен пройти через те испытания, что она тебе преподнесла и доказать, что ты - слабый и безвольный маменькин сынок, а взрослый человек, способный стойко перенести даже такую вещь, как утрата родителей.
Да, если бы в моей голове всё было так же ясно и просто, как в его.
– Спасибо, профессор, я, конечно, постараюсь… - раздражённо цежу я, но зельевар взмахом руки останавливает мой несостоявшийся протест. Затем, уперев кулак в бок и опершись кончиками растопыренных пальцев другой руки о лакированный стол, смотрит на меня так, словно всем своим видом хочет сказать: «Как же я устал с тобой возиться».
– Пойми, Поттер, не в моих правилах вешать лапшу на уши или сулить счастливое будущее, как это умеет делать Дамблдор. Правда, какой бы она ни была, в любом случае лучше самой приторной лжи.
Я немного ошалело распахиваю глаза, переваривая смысл только что услышанного, бездумно верчу пальцами прохладный флакон с зельем.
– Почему вы так отзываетесь о директоре?
– Потому что тебе ещё предстоит столкнуться с подобным его поведением, - тихо отвечает Снейп, затем поднимает ладонь и устало трёт виски подушечками пальцев, прикрывая глаза на пару мгновений.
Я смотрю на профессора, догадываясь о том, что он тоже не спит по ночам, только явно не из-за бессонницы.
– Это слабое снотворное и успокоительное в одном флаконе, - кивает зельевар в сторону пузырька в моих ладонях, перестав массировать виски.
– Вы варили его специально для меня?
– спрашиваю, не в силах скрыть улыбку.
– Нет, Поттер, нечем было заняться ночью, - язвит Снейп, но без оттенка злости или недовольства.
– Десять капель перед сном будет достаточно.
– Благодарю вас, - снова улыбаюсь, в этот раз слабее, на что профессор лишь отмахивается.
– Как, кстати, твоя рука?
Я не сразу понимаю, о чём он, а когда до меня доходит, тушуюсь и невнятно заверяю, что с рукой всё в порядке.
Опустив флакон с зельем в карман, я решаю дойти до гостиной Гриффиндора и написать Рону и Гермионе. Я получил от подруги одно-единственное, но очень длинное письмо на следующий день после похорон. Она проводит оставшееся до учёбы время у семьи Уизли, и я представляю её состояние, потому что в каждом слове в письме сквозило неприкрытое волнение за моё душевное состояние. Гермиона взяла с меня обещание писать ей раза три в неделю, как минимум. Делать нечего, пришлось пойти на уступки, хотя все мои письма ограничиваются простым: «Со мной всё хорошо» и ещё плюс два-три предложения.