Заставлю тебя полюбить

— Давида больше нет.

Несколько дней назад самый жестокий из мужчин стал моим первым. Первым мужчиной, любовником. Он обещал меня защищать и хотел мне понравиться.

У нас была ночь, полная страсти и огня. Давид смеялся надо мной, когда я смущалась, и шептал на ухо всякие нежности, когда мне было больно. Я тяжело дышала, но сладко принимала его.

— А затем я выстрелила.

Я тихо застонала — от отчаяния, от жалости к самой себе.

Но позже вспомнила,

что кладбище не терпит сожалений. Никогда.

Сбоку безжизненно стояла надгробная плита, которой я изливала душу. Она была серая и пыльная.

Пять лет назад Давид Басманов принимал участие в убийстве моих родителей. Мне чудом удалось спастись, а позже я получила предложение отомстить.

Его звали Монарх. Он обещал обучить меня азам мести: борьбе, стрельбе и другим премудростям. Еще он обещал снабдить меня оружием.

Я отказалась сразу.

Но ненависть и ярое желание наказать виновных в смерти самых дорогих мне людей не отпустили даже спустя время. Я все больше сходила с ума, прокручивая в голове тот день и смех Давида. Он смеялся надо мной, когда уничтожал мою семью.

Каждый день был прожит как в тумане.

Так не могло больше продолжаться. На годовщину их смерти я согласилась на предложение Монарха.

И вот — отомстила.

— Если ты хочешь знать, мне не стало легче. Не стало!

Я закричала.

И посмотрела в глаза человеку, изображенному на плите. Мне показалось, что в этот миг он смотрел на меня с укором.

— Не смотри на меня так. Умоляю, не смотри.

В глазах собрались слезы. Я не убийца.

Я не хотела ею быть.

— Я защищалась! Защищалась… защищалась…

Глупое оправдание.

Я закрыла лицо руками и поджала от боли губы. Я ненавидела Давида, но смерти ему не желала. После нашей ночи… я не представляла его мертвым.

Давид взял мое тело, а через час его не стало. О такому не расскажешь никому — будешь хранить в тайне всю жизнь.

На кладбище гулял свободный ветер, он разбрасывал сухие листья по могилам — от одной к другой, и тихо завывал. Мне казалось, все нарисованные лица здесь смотрели на меня с укором.

Убрать руки от лица было стыдно, ведь я чувствовала этот взгляд на себе. Эти эмоции.

Укор. Ярость. Жестокость. Обещание поквитаться со мной.

Страшно представить, если бы Давид стоял передо мной.

Что бы он сделал?

Я позволяла ему себя целовать и трахать, а затем… просто выстрелила.

Давид не верил до последнего, пока пуля не вошла в его плоть.

— Не сиди на сырой земле.

Голос.

Он был не в голове.

На макушку опустилась тяжелая ладонь, и я услышала щелчок. Такой же, как в ту ночь, когда я снимала пистолет с предохранителя.

— Не то простудишься… моя девочка.

Я убрала холодные пальцы от лица и в немом шоке открыла рот. Взгляд мой уткнулся в джинсы, они

были посажены на крепкие бедра и затянуты ремнем с металлической бляшкой.

Я помнила этот ремень еще с той ночи в лесу, когда впервые делала ему минет.

Давид был здесь по мою душу.

Я с ужасом представила, как он сделает еще один шаг вперед и увидит, кто изображен на надгробии.

Там были мама, папа и…я.

Если он узнает ту девочку на надгробии — его маленькую девочку Жасмин — то мне конец. В таком случае это надгробие станет моей настоящей могилой.

— Смотри на меня.

И я смотрела.

Но отчаянно не понимала, как такое возможно: моя семья была мертва, а он жив.

— Только попробуй отвести взгляд… убью.

Он не говорил — хрипел. Давид был в ярости, оно и ясно…

Когда я подняла взгляд, зверь схватил меня за щеки и несильно сжал. В другой его руке расслабленно болтался пистолет.

— Я умоляю, давай не здесь.

Я стала чуточку покорнее, лишь бы Давид не злился.

Я считала его мертвым, а он был просто в бешенстве.

— Молчи. Молчи, — процедил он.

Я почувствовала, как мои колени соскочили с надгробия и утонули в сырой ноябрьской земле. Но не сопротивлялась. Смотрела на него снизу вверх и ждала, ждала…

— Ты был мертв. Это невозможно.

Я тяжело сглотнула, все больше утопая в земле, и вдруг поняла.

Давид не спустит мне это с рук. Он в дикой ярости, а я хотела знать, как он выжил. Я видела боль в его глазах, когда прозвучал выстрел и он упал. Я видела, как расползается кровь по его белоснежной рубашке и не слышала дыхания из распахнутого в агонии рта.

Я ничего не понимала.

Но видела, что Давид едва сдерживает ярость — он также открыл рот и тяжело дышал.

— Вот сюда.

Мое сердце рухнуло, когда он замахнулся рукой с пистолетом и указал им на свою грудь. Слева было сердце, я точно помню, что не промахнулась.

— Вот сюда ты выстрелила, сука. И на твое несчастье, — он недобро сощурился, — я выжил.

— Руки.

— Что?

Давид тяжело дышал — каждое слово давалось ему с трудом.

Зверь готов был убить меня прямо здесь и сейчас, но держался… Возможно, я еще была нужна ему.

— Вытяни руки перед собой.

Я сделала как он велел.

Пока мои колени тонули в тягучей земле, Давид застегивал на моих руках наручники. Когда он обездвижил меня, то ловко подхватил и поднял меня с колен. Я неуклюже ударилась в его грудь… Она была стальная.

— Ты сдашь меня властям?

— Хуже, — выдох сквозь зубы, — поедешь со мной.

Я мысленно попрощалась с родительской могилой и поблагодарила небеса за то, что Давид так и не решил узнать, у чьей могилы я выплакивала свои слезы.