Заступник. Твари третьего круга
Шрифт:
— Это с его-то характером! Да он на автомате кого-нибудь пришибет! Потом-то вспомнит о тебе, только поздно будет.
— Он изменился ради меня.
— Ну да, большая любовь, жизнь ради друг друга, — скривился Ивар. — Детка, да мало ли таких брачных аферистов? Задурил девчонке голову, и живи в свое удовольствие, а она из Темного не вылезает.
— Он не такой!
— Как ты можешь верить кому-то, как самой себе?
— Папа, — растерянно отозвалась Ланка, — но он и есть я…
…Он весь был — боль, страх и решимость. Нежно-фиолетовое сияние его личности слабо пульсировало. Давняя потеря
Ланка потянулась — легкие зеленые завитки, чуть дрожа, прикоснулись к фиолетовому облаку и отпрянули, словно обжегшись. Показалось, что на нее обрушился целый мир, полный событий, воспоминаний, мыслей, чувств, эмоций, потребностей… Какое-то мгновение Ланка была уверена, что не выдержит бешеного натиска чужой личности и распадется на миллиарды несвязанных фрагментов. «Может, это и есть смерть?» — успела подумать она.
А потом два облака устремились навстречу друг другу и стали одним. И Ланка одним взмахом стерла безобразную черную трещину. Она почувствовала, как Грай содрогнулся, и успела испугаться, что могла что-то испортить… Но растерянность сменилась благодарностью — Ланка ощущала его эмоции, как свои — и бесконечной признательностью. «Как легко», — мелькнула чья-то мысль. «Будь живым», — догнала ее другая.
— Как же ты жил с этим? — спросила Ланка без слов.
— Теперь не знаю…
Пальцы с коротко стриженными ногтями скользили по скатерти, как раненые пауки — бессмысленно и бесцельно. Пальцы хирурга. Не теряющие уверенности в самых отчаянных ситуациях. Никогда не дрожавшие, сейчас они плясали, как у законченного пьяницы. Молчание было невыносимым.
— Пап…
— Мы с Ассини… С твоей мамой. Она очень хотела… пройти обряд.
Ланка сосредоточилась на том, чтобы дышать. Почему-то воздух стал таким колючим. И так тускло светит лампа под потолком — слезятся глаза. Это от противного, как протухший желток, абажура такой мерзкий свет.
— Я отказался. Как я мог? С моей работой! Не хотел подвергать ее опасности.
Под окном заскрежетал на повороте трамвай — завыл, как смертельно раненный зверь. По потолку метались хищно вытянутые тени.
— Если бы я знал… Если бы только мог предположить. Так глупо. Случайность, нелепая случайность.
Пальцы наконец-то нашли себе занятие — принялись вертеть чайную ложку. Ланка хотела зажмуриться — гадкий желтый свет, отражаясь в мельхиоре, делался совсем уж невыносимым. Не смогла — лицо превратилось в застывшую гипсовую маску. Мертвую и хрупкую — тронь, и пойдет трещинами, осыплется на пол белой пылью…
— Я столько раз проклинал себя. За сомнения. За то, что в тот день поленился выйти на прогулку вместо нее. За то, что я — все эти годы! — здесь, а она…
Тонкая скорлупа на лице треснула, и тотчас же, будто прорвало плотину, хлынули слезы.
…Она знала, что теперь все будет по-другому. Ему больше не нужен вывернутый наизнанку, замороченный мир Темного Города. Он больше не имеет власти над Граем. И та девушка — когда-то ушедшая
Оставалась одна тонкая нить, почти прозрачная, уходящая в бесконечность. Соединяющая Грая с чем-то там, за пределами понимания. И Ланка уже потянулась, чтобы оборвать ее, но… Здесь, в безмирье, в сплетении душ, чувства были обострены запредельно. И что-то не позволило ей разрушить последнюю связь Грая с прошлым. Быть может, она поняла, что эта нить связывает воедино части его личности. Оборви — и распадется, рассеется фиолетовое облако, оставляя в реальности… Кого? Слюнявого идиота? Тупого, ни к чему не стремящегося уродца? Самодовольного, вечно улыбающегося кретина?
Какая-то сила мягко, но настойчиво отталкивала их друг от друга. Звала вернуться в обычный, скучный и плоский мир. Ланка попыталась отгородиться от ее зова, — здесь было так прекрасно, так совершенно, — но ауры уже разделялись, обретая прежнюю самостоятельность. Нет! Части их личностей навсегда остались друг в друге — яркие зеленые искры в фиолетовом облаке и чуть мерцающие сгустки фиолета в прозрачной зелени.
— Мой! — ликующе выкрикнула Ланка.
— Моя… — эхом откликнулся Грай.
И все закончилось…
— Аленька, прости, детка! Прости меня, старого болвана! Я, наверное, совсем свихнулся, что вывалил на тебя все это.
Ивар прижал к себе дочь, баюкая, целуя колючие волосы на макушке.
— Девочка моя… Маленькая… Прости меня… Это все прошло, слышишь? У вас все будет по-другому. Обязательно будет…
— Папа, — язык едва шевелился и, кажется, царапал небо. — Пап… Мама… Что с ней случилось?
— Все, Аленька, все… Не будем об этом. Несчастный случай, просто несчастный случай. Так бывает, детка. Это наша жизнь.
…Из ослепительного сияния проступили очертания обелиска — холодного, неподвижного, равнодушного.
— Да будет так, — негромко произнес служитель, и Ланка поспешно отняла ладони от шершавой поверхности.
— Это все? — голос Грая звучал растерянно.
— Вершитель принял ваш обет и соединил ваши судьбы. Это все. Можете идти. Но помните — тонкая нить чужой жизни отныне в ваших руках. Берегите ее.
Служитель протянул на ладони два амулета — грубо обтесанные камушки на простой суровой нитке. Фиолетовый и зеленый.
— Примите знак верности друг другу, и да хранит ваш союз Первоматерь!
Если присмотреться, в непрозрачной глубине талисманов вспыхивали далекие огоньки: фиолетовые — в зеленом, зеленые — в фиолетовом.
Когда Ланка смогла оторвать взгляд от игры света в своем знаке, храм был пуст. Качалась высокая дверная створка, будто манила к выходу…
Солнце клонилось к закату. Не может быть, они провели в храме не больше нескольких минут! Но вечерние тени скрюченными пальцами хватали раскисший, превратившийся в кашу снег. Желтые зрачки фонарей выхватывали из полумрака лапы деревьев, хищно протянутые над пустынной улицей. Гулко пробили десять раз часы на городской башне. Ланка закрыла глаза и глубоко вдохнула стылый воздух. День закончился. Самый длинный и короткий день в ее жизни. Осталось самое трудное — сказать отцу…