Застывший Бог
Шрифт:
– Там... на опушке... – прошелестел я.
Меня подхватили за руки за ноги, и споро потащили к машине. Я видел только того мужика который тащил меня за ноги. Из-за него я не видел лес, и Карю. Лес сожрет его.
– Там... – Почему они меня не слушают. – Там Каря... Там...
На борт меня втащили рыком под руки, так что хрустнули суставы.
Упал черный занавес.
Я очнулся, – и сразу почувствовал слабость и дурноту. Захотелось опять провалиться в комфортное спасительное беспамятство. Раскрыл глаза, и увидел потолок. Зеленый, но не яркий, не режущий глаз. Приятный цвет. Я повернул голову. Боковые светильники
– Очнулся? – Спросил дед. – Говорить можешь?
– Да-а, – неслышным шелестом вытекло из меня.
– Хорошо. Как чувствуешь?
– Фигово.
– Ничего, пройдет. Врач сказал, крайнее переутомление, и охлаждение организма, но ничего необратимого. Скоро будешь в порядке.
– Дед, – спросил я. – Я где?
– Медпункт. Наша база. – Лаконично начал информировать дед. – Ближайшая от места проведения испытания.
– А Каря?
– Парень которого ты тащил?
– Да.
– Лежит в соседней комнате. Ногу зашили.
– Это был ночной дед! – Приподнялся я. – Настоящий ночной!
– Знаю-знаю, – дед успокаивающе взял меня за плечо, и опустил обратно. – Твой приятель все рассказал. Пока его к хирургии готовили. А ты все спал как сурок. Наши парни с базы уже эвакуировали всех ребят из леса, и прочесывают местность.
– А ночной?
– Уже нашли. Трех. А сколько всего было, – кто знает? Обнаглели, твари. Раньше так далеко они не забирались. Раньше у них стены были в умах. А теперь они размываются... Худые наступают времена... Ну, да ты сейчас не думай об этом.
– А со сломанной рукой ночной был?
– Не знаю? А что?
– Это мой. – Я почувствовал прилив гордости. – Я ему лапу обломал...
Дед улыбнулся. И я увидел, что моя гордость тенью отразилась в его глазах.
– Добро, внук.
Я прикрыл глаза.
А испытание? – Вдруг вспомнил я. – Не получилось!.. Ну, дед, я ничего... Я в следующем году обязательно.
– Не надо в следующем. – кивнул головой дед. – Официально еще не сказали. Но мне шепнули на ухо кое-что. И я тебе шепну. Вам засчитали. Как пройденное. Тебе, Каре твоему. И еще двоим щенкам. Вот ведь, – ты у меня похоже ни одного испытания не пройдешь как надо. Все у тебя инако выходит. Но главное выходит. Так ведь? – Дед прищурился, и подмигнул.
Я откинулся на подушку. Я прошел. Прошел. Первую часть испытания на тропу. Даже дурнота на время отступила. Я был почти счастлив. Только вот...
– Погоди дед. Я прошел. Каря. А еще двое кто?
– Да, – дед поморщился. – Еще двое... Им тоже засчитали. Одного так и не нашли. А еще одного нашли с отгрызенной головой. Так что им посмертно. Ну, – дед поднялся со стула – ты отдыхай пока. А я пойду со знакомцами покалякаю.
– У тебя и тут знакомцы есть?
– У меня, везде есть. – улыбнулся дед. – Я почитай, чуть не половину нашего нынешнего комсостава вырастил. Откуда ты думаешь я сразу все узнал? Да еще и машину за мной прислали. Я пойду. А потом я с парой друзей к тебе зайду. Расскажешь им как было. Дашь полный отчет. Сможешь?
– Да, я в порядке уже.
– Добро.
Дед пошел к двери. Но уже открыв замер и обернулся.
– Внук! – Позвал он.
– Чего.
– Оккедил, – серьезно сказал дед, кивнул, глядя мне в глаза и закрыл за собой дверь.
Я снова откинулся на подушку. Оккедил... Два очень древних слова из других времен и мест. Два слова с очень
Никогда в жизни.
До этого дня.
Я откинулся на подушку, глядя в теплый зеленый потолок.
И улыбался, не пытаясь спрятать улыбку.
Помню свое первое убийство.
Я уже был здоровым лбом тогда. И ростом почти сравнялся с дедом. И все же мне было тяжко...
Сижу на полу, на развернутой простыне, Тямкина голова лежит у меня на руках. У него из носа идет кровь. Уже два дня. С перерывами, но идет. Кровь утекает и вместе с ней утекает его жизнь. Вся его морда в засохшей корками крови, а когда он оскаливает губы видны белые десны, он будто весь выцвел. Он не ударился носом, как я сперва подумал. Здесь в ветклинике врачи просветили его и сказали, что это рак. Обширные метастазы, в операции нет никакого смысла. А я и не замечал ничего, внешне ничего не было заметно... Тямке всего шесть лет. Не самый большой возраст для пса. Семь ему уже не будет. Он был бегун. Быстрый, сильный, красивый. Даже в тот день когда у него носом пошла кровь, он еще поднимался и бегал, пока были силы. Собаки не умеют сдаваться, в отличие от людей... В машину, чтобы ехать в больницу он хоть и с трудом, но тоже залез сам. В пути я успел скормить ему сардельку. Открывается дверь, в комнату возвращается врач. В руке у неё – шприц.
– Давайте я сам сделаю, доктор. – Прошу я у неё.
– Не надо, – мягко говорит врач, – вы можете сделать ему больно. – Лучше подержите ему голову.
Я глажу Тямку по голове, по пригнутым к голове ушам. Он тянется ко мне. Он шумно дышит, и на очередном выдохе из носа у него снова ползет струйка крови. Тонкая-тонкая, – её уже мало осталось. Врач быстро профессиональным движением втыкает Тямке иглу в мышцу на задней лапе. Он дергается, но я его придерживаю, и продолжаю гладить по мягкой короткой шерсти.
– Вот так. – Говорит врач. – Сейчас он просто заснет. Ему не больно.
Мне хочется спросить у женщины-врача с мягким голосом, сколько раз в неё втыкали шприц с ядом? А если нет, – откуда она знает что это не больно? Но это глупо, я молчу. В конце-концов она сказала это чтобы дать мне облегчение. Я молчу, и тихонько глажу Тямкину голову. Он смотрит на меня, потом глаза его начинают закрываться, но он моргает, одолевает непонятную дрему. Явь – жизнь. А сон – смерть. Жизнь всегда борется до последнего. Слово “агония” – греческое, оно означает – “борьба”... Собаки не умеют сдаваться. Но в этот раз сон слишком силен. Глаза его начинают закатываться, опускаются веки. Он уже не смотрит на меня. И все же я еще глажу его. Вдруг он еще здесь, вдруг еще не ушел. И уже не видит, но еще чувствует. Простынь под Тямкой расплывается темным пятном. Также, как когда я впервые увидел его, в детстве.
Рождение и смерть – две стороны одной монеты.
Врач подходит, осматривает.
– Все... Хотите побыть здесь?
– Нет.
– Тело будете забирать?
– Да.
– Давайте я вам помогу завернуть.
Она умело помогает укутать мне тело в простынь. Также кутают в пеленки новорожденных.
Жизнь и смерть – сестры-близнецы.
– Давайте я вам открою дверь, – обе руки у меня заняты, она открывает дверью и провожает меня до порога их небольшого здания.
– До свиданья, – оборачиваюсь я к ней. – спасибо вам.