Завещание обжоры
Шрифт:
– Подонок! – наконец не выдержала Натали, когда листок снова оказался в её руках.
– Мама! De mortuis!
Натали в ярости повернулась к сыну-священнику.
– Если б он не был mortuis, я бы убила его сама! Даже помереть, как все люди, не может!
– Насколько я знаю, он как раз умер довольно стандартно: от цирроза печени, – Елизавета переставала скрывать действие алкоголя на свой организм: всё самое главное она сегодня сказала и теперь держаться было незачем.
– Потому, что он не лечился! Даже диету не соблюдал! Ел, что хотел! Пил, как всегда!
– А теперь хочет, чтобы
– Нет! – в отличие от остальных Натали теперь не сидела, а бегала по комнате. Только так она могла справиться с яростью, которая говорила за неё. Сейчас она кинулась к Иржи: – Нет! Он хочет, чтобы мы не получили никакого наследства! Он специально составил такое идиотское завещание, чтобы нам и в голову не пришло исполнять это его дополнительное условие! Чтобы мы остались без всего! Как египетский фараон, он решил всё унести с собой в могилу! Сжечь дотла! А по какому праву?
– Право-то у него есть, – Алексей внушительно смотрел на мать. – Всё принадлежало ему.
– Это только формально! А фактически?!.. Всё принадлежало мне! Это я вела всё это дело! «Еда от де Шая» и так давно моя! По справедливости!
Оливия почувствовала укол, решила возразить матери:
– Что касается дела, согласна, ты вела его, но идеи…
Натали с жалостью посмотрела на Оливию:
– Чего стоят идеи без воплощения? Кто бы готовил все его идеи? «Что будет, если смешать клубничный сироп и плавленый сырок?»
– Будет нежный десерт под названием «сыроп»! – сказала Оливия.
Иржи натянуто засмеялся, но его никто не поддержал и он сник.
– А что касается дизайна помещений ресторанов, звукового оформления, налоговой отчётности, аренды земли и строительства… Вы что, думаете, этим всем папа занимался? Да его это вообще не интересовало! Он только жрал! Только пил! Набивал брюхо и обаятельно улыбался!
– Мама!
– Что, «мама»? – Натали в своём состоянии не могла стерпеть укоряющего голоса Алексея. – Или ты не помнишь, как мы жили в коммуналке? Как он варил шоколадное масло из какао-порошка и сливок на газовой горелке? Это я сделала всё вот это! И теперь я должна выпустить всё из рук просто так?! предать огню?! Нет, я себе этого не позволю! Я лучше… лучше…
Натали начала беспомощно озираться, не зная, как закончить фразу и тут из-за стола поднялся Гай. Он давно с интересом смотрел на Натали Валентину, он уже понял, что к этому придёт, и теперь осталось только помочь Натали решиться и сказать.
– Ну, что же ты, Натали? Договаривай. Ты готова его съесть?
Натали испугалась:
– Я этого не говорила…
– Но ты пришла к этому путём несложного логического построения. Придётся немного потерпеть ради собственной выгоды!
Все с интересом уставились на Натали. Она под взглядами лиц, поименованных в завещании, почувствовала себя практически раздетой. И тогда она поступила единственно возможным способом защиты – стала нападать:
– А ты?! Малолетний обличитель! Ты готов сжечь дом и деньги? Рестораны и дом нам отходят пополам!
– Готов. Я, честно говоря, чего-то подобного ждал… И ни на минуту не забывал, что я – не де Шай. Я – Гай Смит!
Гай умыл руки. Он уже понял, что Натали временно выкрутилась, что тема выполнения дополнительного условия завещания пока отодвинута, он решил вернуться к своему недочищенному апельсину, но Натали за плечи развернула его долговязую фигуру к себе.
– Нет, касается! Давно ли ты стал Смитом? До четырнадцати лет ты был де Шаем! И Фридрих Андрей дал тебе всё! Он вырастил тебя, как собственного сына! Он обучал тебя наукам, фехтованию, конному спорту! Музыке!
Со стороны Иржи раздалось преувеличенное покашливание, но Натали даже не обернулась и, отвечая ему, смотрела снизу в синие глаза сына:
– Да-да, Иржи, мы помним, музыке обучал ты, но платил за это Фридрих Андрей! И дочь за тебя отдал! И концертный зал тебе выстроил! Он платил вам всем! Тебе, – Натали обернулась к Вольфу, – он открыл национальную галерею! Тебе, Оливия, – Натали повернулась дальше, – целый ресторан. Тебя, – Натали с презрением ткнула пальцем в священника, – от всего отмазал. А в тебя он вложил столько, – Натали снова говорила с Гаем, – сколько не вкладывал ни в одного из своих детей! В четырнадцать лет ты поступил в университет! Ты стал вундеркиндом благодаря Фридриху Андрею! И это его ошибка, продиктованная любовью – рассказать тебе правду о твоём происхождении!
– Значит, ты бы не рассказала? Ты меня не так сильно любила?
– Какой мерой мерить любовь?
– Может быть, готовностью сожрать тело любимого?
И тут Натали дала выход ярости: Гай получил по щеке с размаху. Но он не дрогнул, не дёрнулся, не отшатнулся. Он продолжил:
– Нет, серьёзно. Он любил тебя, – он оставил наследство. Ты любила – и съела его!
Гай получил по другой щеке.
– Как самка богомола!
И ещё одна пощёчина прилетела Гаю. Он стал отступать, но продолжал говорить:
– Оплела его сетями… Дом и дело… а самого сожрала!
Натали сделал шаг за отступившим Гаем и врезала ему ещё раз.
– Заткнись! О своей половине ты не думаешь? Тебе ведь тоже придётся… угоститься?
– Нет уж, уволь. Там постскриптум. Можешь съесть мою долю, мамочка! К тому же, у тебя есть опекунские обязанности по отношению ко мне. Даже если ты скушаешь и свою, и мою порцию, я смогу претендовать…
Пощёчина оборвала Гая на полуслове.
– Замолчи! Замолчи! – Натали наступала и била Гая с двух рук, уже ничего не дожидаясь и не давая ему говорить. – Неужели ты не понимаешь, что никто никого есть не будет. Это – шутка… Это последняя глупая шутка де Шая! Глупая, потому, что ради шутки он готов спалить всё. Всё, ты понимаешь? Всё!
Не выдержала Мария. До сих пор она, как и все, наблюдала за избиением младенца и только покусывала платок, но теперь она бросилась между Гаем и Натали, растопырила руки и визгливо закричала:
– Нет! Нет! Стой! Натали Валентина, опомнись! Остановись!
Кажется, сейчас прилетело бы и ей, если б она не схватила разбушевавшуюся вдову за руки. Гай передохнул и сказал из-за спины Марии:
– Де Шай воспитал меня эгоистом. Пусть оно всё горит! У меня останется комнатка в общежитии… при университете… А потом… потом я что-нибудь придумаю. Время есть.