Завещание Сталина

Скобелев Эдуард Мартинович

При выходе с территории небольшого, но очень удобного при хорошей погоде аэропорта, окружённого зелёными горами, я получил пропуск. Теперь мне предстояло самостоятельно обустраиваться и через три дня явиться на работу, адрес нового учреждения значился в моём контракте: улица Фридриха Лассаля, 17.

Имея в руках небольшой чемодан, я спросил у пожилого таксиста, зевавшего в ожидании пассажиров:

— Далеко ли до города?

— До города, может, и недалеко, — ответил он, намекая на свой куш, — но новичок тут ни за что не освоится, пока не получит необходимых разъяснений.

— Можете их дать?

— Как прикажете, —

вяло сказал он, и я сел в его машину, обратив внимание на то, что на пожухлом, выжженном солнцем придорожье в белых чашечках вьюнка и синих — цикория высится гигантский, почти в два метра высотой чертополох. Никогда прежде я не видел таких крупных экземпляров чертополоха, и потому он поразил моё воображение, тотчас же сделавшись символом и города, в котором мне предстояло провести несколько лет, и людей, с которыми столкнула судьба.

Город со всеми службами, как я понял уже по первым объяснениям таксиста, функционировал как доходное предприятие: всё имело свою стоимость, позволявшую, вероятно, не только покрывать издержки, но и обеспечивать необходимую прибыль. Светлая «Волга» быстро бежала по пустынной горной дороге. На крутых виражах визжали тормоза да поскрипывал кузов.

— Всё, в сущности, очень просто, — говорил шофёр, поблёскивая стёклами зеркальных очков. — Раньше здесь была зона отдыха для крупной птицы из КГБ. Теперь здесь заправляет доверенное лицо ЦРУ. Характеризовать его у меня нет ни малейшего желания. Мат, даже и русский, не способен выразить всей амплитуды возмущения.

— Если Вас это возмущает, — осторожно заметил я, — почему же Вы не уедете отсюда?

— Тю, батенька, Вы, верно, не вполне понимаете, куда приехали? — он криво усмехнулся. — Отсюда можно выбраться только через трубу крематория!

— У меня контракт.

— Формальность! Иные, у которых контракт на десять лет, участвуют, хотя и неохотно, в церемонии собственного погребения уже через месяц, — если они не приглянулись шефу всей этой бандитской конторы!

Искренность его тона несколько озадачила меня: «Неужели я влез в бесовское гнездо?»

— А Вы не боитесь, что Ваши мысли фиксируются на магнитную плёнку?

— Уже не боюсь, — не сразу ответил он. — Может, я сорвался, почувствовав к Вам излишнее доверие, но не боюсь… В прошлом я майор КГБ и занимался персоналом одного из семи санаториев, которые здесь разместились. После путча, но не того, театрализованного, выставившего на посмешище прежнюю власть, а путча проамериканского, который всюду установил власть известной вам мафии, нас, холуев, никуда не отпустили… Они же беспомощны, эти комиссары, если им не прислуживают олухи из россиян. На унитаз никогда не попадёт. Бумажку не подашь, своим галстуком подотрется… Ну, и усилили режим на суше и на море, и всех, кто попытался бежать, поймали и повесили. Иных держат, а работы не дают… Жри коренья и подыхай от голода, — никого это не колышет!..

Не имея никаких аргументов, я почуял, что человек ещё может понадобиться. Я бросил якорёк, маленький, осторожный.

— Не мне Вас учить, майор, но в большой шторм мелкие суда не выходят в море… Зачем Вам лишние осложнения?.. Я тоже в прошлом офицер, но не хочу допускать даже и мысли, что куплен на веки вечные… Мне сказали, что сюда свезли какие-то архивы. Я приехал, чтобы помочь разобрать их.

— Здесь, действительно, есть чем поживиться акулам, — откликнулся

таксист. — Когда-то здесь размещался дублирующий центр стратегического планирования. Он имел банк данных по всем научно-техническим новинкам мира, как заявленным, так и не заявленным… Уж я-то знаю, что они теперь хмелеют оттого, что ползают раком по золотому песку…

Я ожидал, что он разовьёт тему, но он переключился на другое.

— Въезжаем в жилую зону. Слева памятник Дзержинскому, о котором они теперь говорят, что по утрам он был более поляк, чем еврей, а вечерами был более еврей, чем коммунист… Здесь всего четыре улицы — Бабеля, Лассаля, Рузвельта и вездесущего Свердлова — его ныне считают подлинным творцом «русской революции» — через него Ленин получал из-за рубежа деньги, но через него же из России ушло в триста раз больше, чем притекло… На Бабеля, Рузвельта и Свердлова находятся санатории, каждый из которых имеет свой пляж. На Лассаля — многоквартирные дома обслуживающего персонала, там же — управление по обеспечению, которое сегодня называется мэрией… Для начала Вам достаточно этой информации. И поскольку, как я понимаю, Вам не выдали литера на проживание в санатории, предстоит снять частное жильё…

— Буду обязан, если Вы порекомендуете, где мне стоит попытать удачи.

— Удача будет кругом, — усмехнулся шофёр. — Смертность в городке дикая, так что свободная площадь имеется в каждом доме. Отдельную квартиру не обещаю, но комнату с балконом и возможностями невозбранного пользования туалетом и кухней гарантирую… Хе, — воскликнул он, будто осенённый неожиданной догадкой. — Отвезу-ка я вас к полковнику Мурзину. Перманентно пьян, как всякий у нас, потерявший перспективу, но, думаю, Вы с ним сговоритесь: в прошлом году повесилась его дочь, так что, полагаю, полковник только обрадуется свежему обществу…

Павел Павлович Мурзин напомнил мне разорившегося и опустившегося гоголевского помещика. Широкоплечий, среднего роста, с полосатым колпаком на голове и в пижамной паре, он встретил меня простодушно и радостно, как старого знакомого, и, подмигнув, тотчас объявил, что магарыч, то есть замочка соглашения о найме комнаты, пойдёт за его счёт, но из моих закладных.

Мне было больно смотреть на него, видно, в прошлом, толкового и опытного службиста. Но такой опустившейся была уже вся наша несчастная страна.

Рассчитавшись с таксистом, я записал его имя и телефон, по которому смогу его разыскать. И едва он ушёл, довольный моей щедростью и учтивостью, я втянулся в переговоры с Павлом Павловичем.

Выпивохе мерещились в моём кармане большие лишние суммы. Я пытался мягко образумить этого человека, внушая ему, что он потеряет хорошего клиента, но на Павла Павловича, который вдруг заартачился после того, как мы практически сговорились, мои аргументы производили прямо противоположное впечатление.

— Послушайте же, наконец, — осерчав, закричал он, — вы превратили нас в ничто, в пепел и грязь, и теперь хотите получить наши сердца, не заплатив не единой копейки? Так не будет! Идите прочь, у меня нет для вас дешёвой комнаты!..

На эти выкрики откуда-то из других комнат или со двора появился малец лет шести-семи, в трусах и без майки, под мышкой он держал замурзанного плюшевого мишку. Подросток, как выяснилось, был сыном повесившейся. Это был явный дебил — кривое, болезненное лицо и страшно спокойные глаза.