Завет воды

Вергезе Абрахам

— Тише, тише. Просто дыши. Ты ведь уже проходила через это раньше, — успокаивает она. Но дело-то в том, что вовсе нет. Малыш Нинан тогда выскользнул из Элси, как котенок сквозь оконную решетку.

Схватка прекратилась, и Элси жадно хватает ртом воздух. Большая Аммачи с изумлением обнаруживает, что в глазах Элси вовсе нет страха, что было бы вполне нормально, а лишь та же бездонная печаль.

— Аммачи, отведи меня к гнезду.

— Но мы же ходили туда час назад, забыла? Давай походим по комнате, если хочешь.

Она ласково гладит Элси, пережидая, и вновь проживает благословенное и чудовищное испытание собственных родов. Она

помнит, как весь мир сжался до размеров этой комнаты. Кто, кроме женщины, может это понять? Когда только подумаешь, что страшнее такой боли быть не может, тут же подступает еще более жуткая. Нить, связывавшая ее с миром, в тот момент оборвалась, она осталась совершенно и абсолютно одна, сражаясь с Богом, сражаясь с чудным творением, которому Он позволил вырасти внутри нее и которое теперь разрывало ее — тоже Его творение — надвое. Мужчинам нравится думать, что женщина забывает о боли, как только видит благословенное дитя. Нет. Женщина прощает ребенка и может даже простить его отца. Но никогда не забывает.

На следующей схватке Элси уже тужится.

— Держи за руку Анну.

Большая Аммачи перемещается в изножье кровати, раздвигает ноги Элси, поднимает повыше ее колени.

И не понимает, что она видит. Вместо темной блестящей детской головки, обрамленной овалом плоти, она видит светлую кожу. И ямку в ней. Это детская попка! А ямка — анус. Услышав громкий стук, она отвлекается, недоумевая, кто это грохочет в дверь, пока не соображает, что так колотится ее собственное сердце. Ребенок перевернулся. Это беда. Потуга прекращается, попка скрывается в глубине тела, не ухваченная вовремя. Может, родовой канал еще не полностью раскрыт, так что если у них будет время…

Ноги Элси внезапно резко выпрямляются, будто кто-то невидимый вытянул их силой.

— Элси, нет! Согни колени!

Но Элси не слышит, ноги ее напряженно застыли, пальцы вытянуты к двери, руки сложились на груди в странную фигуру. Звериный рык вместе с пенистой кровавой слюной вырывается сквозь стиснутые зубы.

— Она прикусила язык! — ахает Анна-чедети.

Глаза Элси закатились, так что видны только белки. А потом она бьется в конвульсиях, руки-ноги мечутся, кровать трясется. Большая Аммачи прижимает голову Элси к своей груди, словно отстраняя злого духа, который овладевает невесткой, не позволяя ему хлестать бедняжкой во все стороны. Спустя вечность незваный гость отступает. Но забирает с собой Элси: она обмякла, дыхание хриплое, глаза полуоткрыты и скошены влево. Она без сознания.

Большая Аммачи снова сгибает ноги Элси, чтобы пятки прижались к ягодицам. К ее ужасу, вид промежности не изменился. Она моет руки в горячей воде, обдумывая, что нужно делать дальше. Снимает обручальное кольцо, смазывает кокосовым маслом правую руку до самого запястья.

— Анна, залезай-ка на кровать коленками. Положи руку вот сюда на живот и нажимай, когда я скажу. Господь, скала моя, крепость моя… ну, Ты это уже раньше слышал, — продолжает она тем же строгим голосом, каким обращалась к Анне-чедети.

Если бы не судороги, они могли бы подождать, пока природа возьмет свое, попка ребенка растянет родовой канал, Элси потужится… но, похоже, путь уже не станет шире, а Элси без сознания и не может тужиться.

Большая Аммачи складывает в щепоть узловатые пальцы, потихоньку вводит их в родовой канал. Кончики пальцев нащупывают ягодицы ребенка, расходятся в стороны, пробираются повыше, здесь так тесно, что суставы ее повизгивают от

боли. Она прикрывает глаза, как будто так лучше видно в темноте матки. Поводит пальцами вокруг и натыкается на мягкие пенёчки. Пальчики! А это пятка? Да! Кончиком пальца она подталкивает стопу, стараясь, чтобы нога не разогнулась. И только она подумала, как бы не сломать, ножка выпала наружу. Большая Аммачи нащупывает вторую стопу и высвобождает таким же образом, и вот теперь без всякой суеты выскальзывают и ягодицы вместе с петлей пуповины. Анна-чедети смотрит, изумленно разинув рот.

Ножки свисают из родового канала, влажные и скользкие, одно колено согнуто, а другое выпрямлено, как будто ребенок замер на половине шага, пытаясь забраться обратно внутрь. Малыш обращен к ним спиной, позвонки его точно нитка крошечных бусин под тонкой кожей. Большая Аммачи поворачивает обвисшее тельце младенца и тянет. Туловище не сдвигается с места, лишь медленно вращается, как водяное колесо. Она пробирается внутрь еще раз и разгибает согнутые локти, и в качестве награды выходят сразу оба плечика. Теперь только голова остается зажатой шейкой матки. Большая Аммачи бросает взгляд на Элси, которая по-прежнему неподвижна. Пена на губах пузырится от частого поверхностного дыхания.

Она тянет, но голова как в камень вросла. Аммачи прикидывает, не окликнуть ли младенца, вдруг он отзовется: «Да, Аммачи?» — и выскочит к ней, как множество малышей до этого. Пот, капающий со лба, заливает глаза. Анна-чедети вытирает ей лицо и обмахивает бамбуковым веером. Пуповина белой змеей свисает между ножек ребенка, пульсируя и вздрагивая при каждом ударе сердца Элси, узлы вен под студенистой поверхностью вздуты и напряжены. Вид ребенка напоминает ей о скульптуре, которую ваяла Элси. Пока Филипос не изуродовал ее.

— Анна, надави, когда скажу, — раздраженно приказывает Аммачи, как будто ее злят собственные рассеянные мысли. С началом следующей схватки у Элси она присаживается на корточки, колени ее хрустят.

Анна-чедети нажимает на круглый живот, а Большая Аммачи тянет ребенка на себя, вниз. Но жуткий угол между шеей и телом пугает ее.

— Стой! Тяни вверх, а не вниз, — отчетливо произносит чей-то голос.

Анна? Но та молчала. Кто же это тогда? Неужели обитатель погреба, расположенного прямо под ними, дает совет? Большая Аммачи просовывает палец внутрь и находит рот младенца, потом на следующей потуге, удерживая головку согнутой, она встает на ноги и тянет туловище ребенка вверх и в сторону живота Элси, потому что нечто или некто подсказывает ей поступить именно так.

— Толкай, Анна!

Головка, булькнув, высвобождается, свидетельствуя звуком, что мать и ребенок подчиняются закону природы, согласно которому ни одна душа не может задерживаться между мирами.

Анна-чедети привычными движениями ловко перевязывает и обрезает пуповину, а новорожденный, синий и безжизненный, лежит на руках Большой Аммачи. Она нежно дует в маленькие ноздри.

— Давай, сокровище мое! Ты вынырнул из воды, ты в Парамбиле!

Ничего. Она ясно помнит, как Одат-коччамма, присев на кривых ногах и откинув назад руки для равновесия, произнесла прямо в крошечное ушко Нинана: «Марон Йезу Мишиха». Иисус наш Господь. Аммачи поднимает глаза к потолку и взывает, убежденная, что старая спутница ее дней смотрит сейчас на них сверху: Скажи, тетушка! Неужели ты хочешь, чтобы я все делала сама?