Заветы предательства
Шрифт:
Закрепляя успех, я описывал глефой стремительные зигзаги. Надеялся, что активная оборона поможет мне.
У меня не было ни шанса. Вожак, несмотря на громоздкое тело, отличался проворством. Выбросив вперед окованный железом кулак, он угодил мне под кадык и тут же врезался в меня, будто разогнавшийся «Носорог». Вторично отброшенный в сторону, я почти вырубился от удара и полетел через всю площадку. Смутно заметив перед собой ее обгорелый край, неловко попытался ухватиться за что-нибудь. Моя латница почти сомкнулась на изломанной балке, но ржавый металл рассыпался
Высекая по дороге пучки искр из стальной платформы, я с грохотом перевалился за край. Подо мной уходили вниз отвесные стены цитадели, и двести метров пустоты отделяли меня от скопления пылающих зданий почти на уровне земли.
В ту долю секунды, зависнув перед падением на осыпающихся ржавых листах, я решил, что смерть явилась за мной.
Но чья-то рука обхватила мое запястье. Меня втянули назад, подальше от разваливающегося края, — с легкостью, словно мое тело в доспехе ничего не весило.
Пока меня затаскивали обратно, я будто сквозь туман, ничего не понимая, видел над собой блестящие глаза на смуглом лице со шрамом. На краткий миг я уставился в них, парализованный изумлением.
Потом кто-то огромный, перепрыгнув через меня, под шорох подбитого мехом плаща и стук сапог целеустремленно зашагал в бой.
Но даже тогда я не мог сообразить, что произошло. Несколько секунд я не сознавал, кого вижу перед собой.
Затем туман очистился. Я окончательно пришел в себя. Огляделся, не осмеливаясь поверить своим глазам, и наконец узрел моего спасителя.
Не знаю, как он пробрался на платформу незамеченным. Не знаю, как долго он сражался, чтобы подняться туда. Возможно, его появления не заметили из-за шума и ярости битвы, или же он умел каким-то образом скрывать свое присутствие.
Позже никто не смог объяснить мне, где он находился во время штурма или как сумел вступить в сражение именно в тот миг, без предупреждения, без объявления о себе.
Мне неизвестно, поступал ли он так намеренно, чтобы разбавить неуверенностью порядок битвы, или же за него решила судьба.
Ничто из этого не имело значения. Каган, Великий Хан, идеальный воин, примарх Пятого легиона наконец явился пред нами.
Он был там, прямо у меня перед глазами, на Чондаксе.
Он был там.
Моим первым порывом было подняться на ноги, ринуться в бой вместе с ним, помочь его клинку своим.
Но я тут же увидел, что во мне совсем нет нужды. Хана сопровождал его кэшик, целая фаланга великанов в костяно-белых терминаторских доспехах, но даже они не вставали между примархом и его добычей. Легионеры держались у краев платформы, безмолвные и грузные — они следили, чтобы никто, будь то зеленокожий или Белый Шрам, не вмешался в поединок. Сражение внизу не стихало, но здесь, в тени огромной разрушенной орочьей головы, бились только два воина.
Хан был высоким, даже стройным. Его покрывала броня цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багряный плащ, отороченный пятнистым ирметом,
На Уланноре я издали наблюдал, как бьется Хан, и восхищался тем, сколь грандиозную резню он учинял на полях битв великой войны. На Чондаксе я узрел, как он сражается в ближнем бою, и у меня перехватило дыхание.
Никогда, ни до того, ни после, я не встречал равного ему мечника. Никогда не видел такой сбалансированности движений, такой прирученной свирепости, такого беспощадного, безжалостного мастерства. Когда примарх вращал саблей, солнечные лучи отражались от позолоченной брони, окружая его ореолом света. В его стиле ощущалась жестокость, резкая нотка аристократической надменности, но также и благородство. Каган обращался с клинком, как с живым существом, дух которого он усмирил и теперь заставлял танцевать.
Есугэй говорил, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я понял, что он имел в виду: Великий Хан свел многословный язык битвы к лаконичным строфам грозной, жестокой чистоты. Никакой расточительности, ничего лишнего — каждый удар был точно выверенным шагом по пути к убийству, именно таким, как необходимо, и не более.
Выпад за выпадом примарх заставлял безумного зверя отступать к дальнему краю платформы. Разъяренный вожак ревел, захлебываясь от лихорадочной ярости и отчаяния. Он широко размахивал кулаками в тяжелых, способных ломать кости перчатках, надеясь смахнуть Кагана с площадки, как делал это с нами.
Хан в развевающемся плаще оставался вплотную к врагу, двигался взад и вперед, проводил прямые выпады и полосовал орка обратными ударами; длинный изогнутый клинок рассекал примитивную броню ксеноса и глубоко впивался в изъязвленную плоть под ней. Силовое поле схлопывалось на целых участках, перегружались генераторы щита на спине вожака, а спутанная проводка трещала и вспыхивала.
Орк попытался могучим ударом вбить примарха в пол, но тот крутнулся в сторону, резко опуская саблю. Отрубленная лапа в железной перчатке лязгнула о платформу, из чисто рассеченного запястья хлынул фонтан дымящейся крови.
Ярость монстра не ослабела: широко распахнув глаза, с пеной, текущей из разинутой пасти, он взмахнул другим кулаком. Таким же стремительным выпадом он поверг меня, но Каган мгновенно развернулся на одной ноге и подставил под удар свой клинок.
Перчатка столкнулась с дао, и площадка вздрогнула у нас под ногами. Не отступая, примарх держал саблю обеими руками, и железный кулак в конце концов треснул. Под ним обнаружилась мясистая окровавленная лапа, пронизанная трубками и ржавыми поршневыми цилиндрами.