Заветы предательства
Шрифт:
Торгуй хохотнул. Смех вышел заразительным, и я улыбнулся своим воспоминаниям.
— Итак, он повторил твой совет, в конечном счете, — добавил я.
— Рад это слышать, — отозвался терранин.
Я взглянул через просторную низменность туда, где уже приземлились орбитальные транспортники. Все было готово для долгого ремонта и пополнения припасов. Солдаты из вспомогательных частей высаживались на поверхность и, шурша неуклюжими костюмами защиты, помогали воинам легиона.
Среди смертных я заметил седовласую женщину-офицера в скафандре с прозрачным
— И куда ты теперь? — спросил Торгуй.
Пожав плечами, я вновь обернулся к нему.
— Не знаю, мы ждем приказов. А ты?
Тогда терранин странно посмотрел на меня, словно решая, не раскрыть ли нечто важное. Мне вспомнилось, как он выглядел при нашем первом разговоре, когда старался объяснить название и обычаи своего братства. Сейчас все почти в точности повторялось.
— Я не могу сказать, — только и произнес Торгуй.
Странный ответ, но я не стал ничего вызнавать. Почти не обратил на это внимания, поскольку нас часто отправляли на секретные задания, и терранин явно не хотел говорить о делах Братства Луны.
Кроме того, у меня имелись собственные тайны. Я рассказал Торгуну не обо всем, что касалось Хана. Промолчал о том, что примарх после беседы сразу же отвернулся от меня, заметив, как к нему подходит один из воинов кэшика.
Я не забыл ни одного слова, ни одного жеста из их разговора.
— Послание, Каган, — произнес телохранитель в терминаторской броне.
— От магистра войны?
Легионер покачал головой.
— Не от него. Насчет него.
— И что в сообщении?
Повисло неловкое молчание.
— Думаю, мой господин, вам лучше услышать это на флагмане.
В тот миг я заметил на лице Хана выражение, которое никак не ожидал там увидеть. Под всей его гордостью, решимостью, воинским благородством мелькнула жуткая тень сомнения. На секунду, лишь на секунду, я уловил в горделивых чертах примарха неуверенность, словно какой-то давно похороненный кошмар непостижимым образом настиг его наяву.
Я всегда буду помнить, как выглядел идеальный воин в то кратчайшее мгновение. Невозможно забыть усомнившегося бога.
А затем Хан отбыл, широкими шагами отправился навстречу вестям, что ждали его внимания. Он оставил меня на платформе, в окружении моих братьев, переживших последний штурм. Оставил размышлять над тем, ради каких новостей примарх мог так поспешно уйти.
В тот момент случившееся обеспокоило меня. Но затем, стоя рядом с Торгуном у стен разрушенного бастиона наших врагов, среди многочисленных воинов легиона, я уже не испытывал подобных чувств.
Мы добились триумфа, как и всегда. У меня не было причин полагать, что однажды это изменится.
— Ты был прав, — сказал я. — В тот раз ты был прав.
Торгуй выглядел удивленным.
— О чем ты?
— Мы должны учиться у других. Я могу учиться у тебя. Война меняется,
Не уверен, почему завел такой разговор. Вероятно, цепкие воспоминания о внезапном отбытии Хана подточили мою уверенность в себе.
Терранин захохотал. Он смеялся не надо мной — думаю, к тому времени мы уже слишком хорошо узнали друг друга.
— Нет, думаю, тебе не стоит меняться, Шибан-хан, — заявил он. — Считаю, ты должен оставаться таким, какой ты есть. Безответственным и неорганизованным.
Он улыбнулся.
— Думаю, ты должен смеяться, когда убиваешь.
Я следовал его совету — смеялся, когда убивал. Позволял ледяному ветру трепать мои волосы, подставлял лицо каплям горячей крови. Я мчался далеко, во весь опор, вынуждая братьев догонять меня. Был подобен беркуту — охотничьему орлу, который, свободный от пут, взмывает ввысь у горизонта на воздушных течениях.
Вот кем мы были тогда, вот чем были мы все — минган Касурга, Братство Бури.
Наше название и звание — по нему мы отличали себя от других.
Между собой мы именовались Смеющимися убийцами.
Остальная Галактика пока еще не знала нас.
Но все изменилось. Вскоре после Чондакса мы с головой окунулись в дела Империума; нас втянули в войну, зарождение которой мы пропустили, о причинах которой мы ничего не ведали. Силы, что едва знали о нашем существовании, внезапно вспомнили о нас, и вопрос нашей верности оказался важным и для богов, и для смертных.
История этой войны еще не написана. Сейчас, когда я взираю на звезды и готовлюсь шагнуть в огонь, что мы обрушим на них, мне неведомо, куда заведет нас судьба. Возможно, происходящее станет величайшим из деяний нашей расы, ее последней проверкой перед вознесением к всеобщему господству.
Но, будучи честным с самим собой, я почти не верю в это. Мне кажется более верной мысль, что случилось нечто ужасное, что политика и стратегия долгоживущих мудрецов потерпели неудачу и надежды людей повисли над бездной на шелковой нити.
Если так, то мы будем драться до последнего, испытывая в битвах нашу отвагу, делая то, ради чего были созданы. В этом для меня нет радости. Я не стану смеяться, убивая тех, кого всегда любил как братьев. Нынешняя война будет иной. Она изменит нас — возможно, так, что сейчас мы даже не подозреваем об этом.
Сталкиваясь с настоящим, я нахожу некоторое успокоение в прошлом. Не забываю, как мы сражались прежде: бездумно, живо, самозабвенно. Из всех миров, где тяжко бился легион, я с наибольшей теплотой вспоминаю Чондакс. Никогда бы не смог возненавидеть эту планету, сколько бы крови нам ни пришлось пролить ради нее. Именно там я в последний раз охотился так, как привык от рождения, — неудержимо и свободно, будто сокол, пикирующий на добычу.