Зависть богов, или Последнее танго в Москве
Шрифт:
— Пусти, сволочь, до инфаркта довел!
— Так тебе и надо. Будешь знать, как пугать новобранцев.
— Вот у вас все такие скоты на иновещании!
— У нас не иновещание. — Вадим наконец отпустил режиссершу, быстро глянул на Соню, молча, сообщнически кивнув ей на дверь. — У нас чревовещание. Татьяна, я у тебя Сонечку на пару слов заберу.
Соня вскочила со стула.
— Ты бы тут проветрила, Таня. — Принюхиваясь, Вадим повел широкими ноздрями. — Чтой-то тут серой пахнет.
— У-у, мерзавец, —
Вадим вышел в коридор. Соня уже ждала его там, сгорая от радостного нетерпения, протягивая руку:
— Ну? Что там, записка? Давай сюда!
Вадим демонстративно засунул руки в карманы брюк.
— У, как мы заговорили, — ядовито заметил он.
Злобный ерник, желчный тип. Плевать, Соня ему все прощала, он был теперь почти родной. Андрюшин приятель. Андрюшин гонец. Долгожданный посыльный. Ему все можно простить — и желчь, и презрительный взгляд, и откровенную неприязнь к ней, к Соне.
— Вот так бы сразу-то. А то комедию ломала. — И Вадим скорчил уксусную рожу, передразнивая прежнюю Соню. Заныл, вынув руки из карманов, отмахиваясь от Сони, как от надоедливой мухи: — «Ах, не трогайте меня! Ах, подите прочь! Ах, я сдам вас в участок!»
— Где записка? — перебила его Соня, нисколько, впрочем, не сердясь.
— А я ее съел, — невозмутимо ответил Вадим. — Порвал на сто сорок клоков и сожрал. Так было велено. Негласная инструкция.
— Да будет вам. — Соня все еще тянула к нему руку. — Давайте ее сюда.
— Пароль, — потребовал Вадим.
Господи, как его Андрюша терпит? Что у них общего? Ядовитый гад. Стоит, засунув руки в карманы светлых летних брюк, кривит свои полные бледные губы в издевательской ухмылке.
— Ладно уж, — смилостивился Сонин истязатель, глядя на нее, изнывающую от нетерпения. — Андре велел передать вам на словах. Сегодня в шесть у бассейна «Москва», у центрального входа.
— Спасибо, — благодарно прошептала Соня.
— У него всего десять минут будет. Просьба не опаздывать.
— Спасибо, спасибо.
— Вы прям как «Бесприданница» — Карандышеву, — хмыкнул Вадим и, молитвенно сложив смуглые руки на груди, сведя к переносице затуманившиеся очи, проблеял слабеющим голосом: — «О, благодарю-у!»
Соня нервно рассмеялась. Она все ему прощала. Сегодня! В шесть вечера! Всего десять минут, зато она увидит Андре, она его обнимет, она…
— Полтинничек не одолжите? — неожиданно спросил Вадим, сверля Соню насмешливым взглядом. — Поиздержался, знаете ли. Курьерские расходы. Фигаро здесь, Фигаро там. Опять же — бензин нынче недешев.
Соня обомлела. Он ее шантажирует. Какая гадость! Это шантаж, откровенный и наглый. Господи, как же с ним Андре может… С ним, с таким… Шантажист! Вот он стоит, умный, желчный, сунув руки в карманы светлых пижонских брюк, ухмыляется.
Соня вернулась в монтажную, сняла со спинки стула сумку, висевшую на ремне. Соседка подмигнула ей, победно сложив пальцы буквой «V»:
— Соня, виктория! Нашла я дедов «капитализм». И по хронометражу попадает. Сейчас подмонтируем, и все будет в ажуре.
Соня кивнула, вынимая из сумочки кошелек. Шантаж. Какая гадость!
Сама виновата. Запуталась, изовралась. Ловит рыбку в мутной воде. Свою золотую французскую рыбку. В мутной-мутной воде. Вот теперь и ее саму поймали на крючок Этот мерзкий Вадим, это привидение с иновещания, упырь со скользкими, холодными руками, играет по правилам игры, которые Соня сама для себя установила. Она лжет. А Вадим ее шантажирует. Квиты.
Соня вышла в коридор.
— Вот. — Она протянула Вадиму деньги, глядя на него с омерзением. — Здесь полтинник без рубля.
В открытом бассейне «Москва» зеленая теплая вода, плеск, смех, возбужденные голоса. Над водой неплотная сквозная пелена, вечерний ласковый воздух пропитан влагой.
Как хорошо! Как тревожно, как радостно! Как кружится сердце!
Вот это и есть абсолютная полнота чувства, полнота жизни, сигналы Точного Времени. Увидев Андре, Соня побежала к нему, всей грудью вдыхая свежий, влажный, вечерний московский воздух… Ну повернись, взгляни на меня!
И повернулся, и взглянул. Осунулся, бледный. Вчерашняя ночь. Они почти не спали. Как она соскучилась! Полдня не виделись. Вечность.
Соня обняла его, обвив руками его загорелую шею:
— Здравствуй, родной.
— Там смотрят, — шепнул Андре, осторожно высвобождаясь. — Машина. Там, за углом Пушкинов музей. Мой шофер. Он может видеть.
— И что с того? — Соня обиженно отстранилась.
— Соня, мы должны сохранять себя, — сказал он как можно мягче. — Чтобы быть вместе. Чтобы нас… Как это… Не распутали. Да?
— Да. Да, милый. Конечно. — Она уже справилась со своей дурацкой обидой, конечно, он прав!
Он прав. Она совсем потеряла голову. Захмелела от избытка чувств, от этого сладкого, влажного, летнего вечернего воздуха. Она потеряла вот этот самый… как его… Контроль. Да, контроль.
За углом, справа от Пушкинского музея, стоит машина. Там сидит шофер из французского постпредства, конечно гэбэшник. Он может увидеть. Он может догадаться. Упаси господь! Андре прав — нужно «сохранять», вот именно — сохранять себя.
И Соня медленно пошла вперед, не оглядываясь на Андре, зная, что он идет следом.
— Я сам виновен, — негромко говорил он. — Я так хотел тебя видеть! Мы здесь работаем. Недальне. Дом дружбы. Там большой прием. Потом… — Он выдержал долгую, интригующую паузу. — У меня хорошая известь.