Завоеватели
Шрифт:
Стоя у разбитого окна, Синяка смотрел, как Хилле ковыряет в саду раскисшую землю лопатой. Убитый лежал на клумбе с поникшими георгинами. Синяке не верилось, что этот недосягаемый полубог, всемогущий господин Витинг, теперь просто труп. Мимо дома с сов ой на колесе приютские дети боялись даже ходить, а самые младшие искренне верили, что господин Витинг никогда не спит и все-все видит.
— Я его ненавидел, — еще тише сказал Синяка.
Высморкавшись двумя пальцами, Хилле-Батюшка Барин обтер руку о мокрый георгин, потом подтолкнул мертвеца лопатой, и покойник
Неподалеку трое дюжих парней выкатывали из подвала бочки с вином и балагурили, скаля зубы. Рядом стоял Косматый Бьярни и озирал свой отряд и гору трофеев, хищно щуря темные глаза. Норга среди собравшихся внизу не было.
Синяка отвернулся от окна.
— А где Норг? — спросил он.
Хильзен снова зевнул, поболтал в бутылке темно-красную жидкость и положил ногу на ногу.
— Должно быть, вернулся на Первую Морскую улицу, — сказал он. — Не все еще варенье съел у хорошенькой вдовушки.
3
Синяка остался в башне Датского Замка, как приблудившийся котенок. Завоеватели не обращали на него особого внимания. Парнишка казался им безвредным. К тому же, он был немного не в своем уме. Они кормили его; он иногда помогал повару чистить котлы.
Синяка часто думал о капитане Вальхейме и его сестре. Он был уверен, что близнецы остались в Ахене, не сбежали, хотя большинство офицеров бывшей ахенской армии давно уже покинули город. И наверняка они голодают и бедствуют, но от Завоевателей и корки хлеба не возьмут.
Во время своих бесцельных блужданий по городу Синяка старался обходить улицу Черного Якоря стороной. Ему не хотелось встречать Вальхейма. Солгать капитану Синяка не мог; сказать правду — тем более.
Ахен лежал в развалинах. Половина каменных и две трети деревянных домов были разрушены. Особенно это бросалось в глаза в портовых районах. Улицы стали пустынны. Всегда ухоженные мостовые разбиты и разворочены. Цветы, которыми горожане украшали окна и балконы, завяли, потому что некому было поливать их.
Однако город не был мертв. Медленно, но с каждым днем очевиднее, он обретал новый облик — суровый, подчеркнуто скудный. На улицах стали показываться женщины, которые до того неизвестно где скрывались. Но и с ними произошли странные перемены. В одночасье исчезли их шелковые платья и золотые сетки для волос. На смену пришли холщовые юбки и рубахи, серые платки поверх кос. Вместо туфель по разбитым мостовым стучали башмаки, а то и мужские сапоги. Синяка даже представить себе раньше не мог, что эти гордые красивые дамы могут носить такую одежду. Где только они взяли ее? Появились крестьянки из деревень, лежащих за Темным Лесом. Иногда они дрались с горожанками за еду и хорошие вещи.
Постепенно разгребались завалы. Завоеватели не собирались встречать зиму в разоренном городе и ломать себе ноги, пробираясь через руины. Иногда в завалах находили людей, чаше мертвых, но случалось, что и живых. В тех случаях, когда солдаты
К новому облику Ахена со временем можно будет привыкнуть, как привыкаешь к увечью близкого человека и перестаешь замечать, что у того нет одной руки или выбит глаз, подумал Синяка, сворачивая с Торговой на Малую Колокольную улицу.
На углу громоздились развалины большого храма, где во время осады находился пороховой склад. Посреди них, как зуб, торчала чудом уцелевшая колокольня. У ее подножья возились люди с «Черного Волка». Они разбирали рухнувшую храмовую пристройку, где когда-то торговали книгами и амулетами. Бракель полагал найти там оружие.
Заложив руки за спину, Синяка остановился чуть поодаль. Солдаты работали быстро, слаженно, не тратя лишних слов, и Синяка позавидовал им. Один из них поднял голову и крикнул:
— Помог бы лучше!
Оценив справедливость упрека, Синяка шагнул было вперед, но вдруг над его ухом прозвучал негромкий голос:
— Стой.
Синяка обернулся. Невесть откуда взявшийся Хильзен легко спрыгнул с обломка каменного здания.
— Не ходи, — повторил он. — Это ребята с «Черного Волка», ими командует бравый вояка по имени Бракель, вот он пусть и разбирается. Незачем «Медведю» облегчать волчарам жизнь.
Синяка знал, что между двумя завоевательскими дружинами существует давнее соперничество и потому не стал возражать Хильзену. Он остался стоять в стороне, наблюдая за тем, как постепенно открывается вход в подвал. Ему хотелось лечь на живот и заглянуть в темноту, где кто-то начал бормотать глухим голосом, но он не знал, как посмотрит на такую выходку Хильзен.
Наконец, последний, самый большой камень откатили в сторону, и тот солдат, что окликнул Синяку, плотный русоволосый парень с усталым лицом, крикнул, наклоняясь над черным зевом подвала:
— Тут есть кто?
Из подвала донесся шорох, потом неверные шаги и, наконец, показалась рука, цеплявшаяся за обломки кирпичей. Рука была мужская — широкая, крепкая, с красными пальцами. Затем, так же мучительно и трудно, нащупала опору и вторая рука. Через секунду показалось лицо — угрюмое, заросшее черной бородой. Человек зажмурился от яркого света. Его шатало, и он с непроизвольным стоном привалился к стене. Завоеватели хотели взять его под руки, чтобы помочь выбраться наружу, но он яростно оттолкнул их.
— Смотри-ка, — протянул парень с русыми волосами.
Чернобородый оскалил зубы и произнес несколько фраз. Синяка съежился: недавний узник богохульствовал. Не говоря уж о том, что в приюте жестоко наказывали за богохульные слова, Синяка глубоко и искренне почитал богов.
Чернобородый все не мог угомониться. Он ругался, плевал себе под ноги и сквернословил не переставая. Сил у него было немного и плевался он слабо, так что слюна текла по бороде. Внезапно он побелел и схватился за сердце. Шатаясь, он прислонился к остаткам стены и начал часто и мелко дышать ртом.