Здесь и сейчас
Шрифт:
– Вполне.
– Но я ничем не болен, – качает головой Болтос. – И не болел, во всяком случае серьезно, с тех пор, как прибыл сюда. И у меня нет никакого таинственного вируса, уверяю вас.
Я молчу, думаю, как правильно сформулировать следующий вопрос.
– В каком году вы покинули будущее?
Он вскидывает брови:
– В две тысячи шестьдесят восьмом году, в апреле. Я никому здесь не говорил, откуда прибыл. Кроме вас двоих, никто не знает.
– Что ж, это хорошо. А когда вы покидали свое время, там у вас не было каких-нибудь больших эпидемий, – скажем,
Болтос несколько секунд размышляет:
– Нет, никогда не слышал. Несколько раз была эпидемия птичьего гриппа… или что-то в этом роде. Со СПИДом тогда уже было покончено. А больше ничего такого.
– Хорошо, – говорю я. – Это все. Спасибо. – Я поворачиваюсь к Итану. – Нам надо идти. – Я вручаю Болтосу конверт, который принесла с собой. – Загляните в него, когда будет время. Хочу, чтобы вы сами убедились, что все пошло по-другому после вашего прихода сюда.
Эндрю Болтос откидывается на подушку. Лицо озадаченно, в глазах легкая тревога, но взять конверт не отказывается.
– Вы что, взяли с собой какие-то вещи?
– Не я, мой отец.
– Хорошо. Я посмотрю.
Мы уже у двери, когда слышим за спиной глухой кашель. Оборачиваемся.
– Я сказал, что рад тому, что не застрелил вас вчера, Итан, но сейчас, когда подумал немного… Может, и надо было бы вас шлепнуть.
Надеюсь, он не вбил себе в голову ничего такого.
– Почему это? – спрашиваю я.
– Если бы не Итан, я бы не оказался здесь. Я бы вернулся к своей любимой девушке. Не случилось бы того, что случилось вчера. Вообще ничего этого не случилось бы.
Итан слегка настораживается:
– А это с какой стати?
– А с такой, что я здесь оказался по вашей милости. Это вы рассказали мне про то, как однажды в детстве пошли на рыбалку. Вы даже рисунок мне показали. Вот так я и узнал, в какую точку времени мне надо отправляться.
Когда мы наконец добираемся до моего дома, уже поздно и темно. Итан хочет зайти, но я отговариваю его. Мне надо пообщаться с мамой.
Вставляю ключ в замок, вспоминая, когда я в последний раз делала это. Захожу в коридор, но на этот раз меня не встречает встревоженное мамино лицо. Заглядываю в столовую, нет ли там этих противных двоих, как в прошлый раз. Нет, пусто, будто их никогда и не было. Проверяю другие комнаты, убеждаюсь, что и там пусто. Я уже готова к мысли, что в доме засада, но ничего подобного. Дом совершенно пуст, даже мамы в нем нет.
Иду в переднюю часть дома, включаю свет. Из окна столовой машу рукой Итану: я пообещала дать ему знать, что все в порядке. Он еще несколько секунд медлит, потом уезжает. Думаю, это далось ему нелегко. Мне, например, нелегко сознавать, что его нет рядом.
Включаю свет на кухне, вижу на столе коробку конфет и записку. Сердце мое начинает биться. Обожаю всякие сладости. Но сейчас понимаю, что мама оставила их не просто так: хотела мне этим что-то сказать.
Пренна,
я только что вернулась домой после нашей встречи.
С любовью,
мама.
И я начинаю лакомиться. Съедаю пять штук прямо на кухне. Потом стакан молока. Наслаждаюсь. Ни о чем другом больше сегодня думать не могу.
Потом лезу в постель. Никогда в жизни не ощущала такой усталости. Надеюсь, на этот раз не проснусь на заднем сиденье машины мистера Дугласа или связанная по рукам и ногам в подвале той фермы. Я так устала, что, наверное, не замечу, как меня будут вязать.
На экранчике мобильника вижу текст от Итана:
«Сегодня еще не пятница?»
Глава 24
Просыпаюсь не в подвале, а в своей теплой постели. Без пятнадцати десять, солнце уже вовсю жарит в окно. Ноздри щекочет запах ветчины и… чего-то еще вкусненького. Это оладьи. Фантастика!
Такое чувство, будто проснулась в чужом доме. С тех пор как мы живем здесь, я что-то не припомню, чтобы мама готовила завтрак.
Иду на кухню и с удивлением вижу, что она возится возле плиты. А на столе не просто оладьи, а еще и с черникой. Под тарелки она постелила салфетки, рядом тоже положила салфетки, все как полагается. Прямо настоящий семейный завтрак.
– Потрясающе! – говорю я, когда мы садимся за стол. – Спасибо тебе.
Мама смотрит на меня поверх чашки с кофе. Снимает очки и кладет их в ящик.
– Такое чувство, будто весь мир снова пробуждается к жизни.
Никогда не слышала, чтобы она произносила такие исполненные надежды и оптимизма фразы. Ясные глаза ее очень красивы, хотя, думаю, видит она ими еще плохо.
Нам действительно о многом нужно поговорить, я это чувствую по ее поведению. Первая тема самая трудная. Мне очень не хочется начинать ее в атмосфере, где так удивительно пахнет оладьями, но тут уж ничего не поделаешь.
– Я знаю, что это был наш Паппи.
Мама ставит чашку на стол. Снова включаются защитные механизмы: она настораживается.
– Я понимаю, гораздо легче не думать об этом, но я знаю точно.
Какое-то время мама молчит. Руки, в которых она держит нож и вилку, дрожат.
– А почему он тогда не пришел к нам?
– Думаю, хотел уберечь нас от беды. Ему надо было выполнить свою миссию, и ему мешало бы чувство, что он подвергает опасности не только себя, но и близких.
Мама больше не делает вид, что занята едой, не щурит слабые глаза. Лицо потерянное.
– Это его мы должны благодарить за все. Паппи знал, что семнадцатое мая – решающий день. Он долго собирал материалы, чтобы определить эту дату, и отдал свою жизнь за то, чтобы мы что-то предприняли.
Мама неуверенно кивает.
– Ты не поверишь, что он взял с собой оттуда. Оставил в камере хранения в Бронксе. Мы с тобой туда сходим, когда захочешь. Памятные вещи нашей семьи, блоки памяти, тысячи долларов наличными, причем отпечатанные в будущем.
Видно, что мама болезненно переживает все услышанное. Потребуется время, чтобы переварить все это.