Здесь живу только я
Шрифт:
Смородин и Каневский вышли на аллею и неторопливо побрели в сторону ближайшей скамейки.
— Стой, — сказал вдруг Каневский. – Смотри.
Петр оглянулся на него и увидел, что тот внимательно рассматривает один из фонарей. Он подошел поближе и увидел, что это вовсе не фонарь, а круглый стеклянный шар, наполненный водой, в котором плавала светящаяся золотая рыбка.
Оба они с минуту стояли и с широко открытыми глазами рассматривали рыбку.
— Первое живое существо, — сказал Петр.
— Фонарь-аквариум.
— Я не понимаю, откуда это здесь. Не понимаю,
— У нас нет сигарет.
— Черт, — Петр был раздражен. – Впрочем, не страшно. Давай сядем, успокоимся и подумаем, что здесь происходит.
Они дошли до скамейки, сели и замолчали.
Это место было, определенно, городом, очень похожим на Петербург. Но пугающее впечатление он производил своей недоделанностью – будто какой-то демиург решил создать город, расчертил его на улицы, застроил домами, провел электрическое освещение, но при этом забыл населить его людьми. Именно это и пугало по-настоящему: и Петр, и Герман больше всего на свете боялись, что сейчас кто-нибудь выйдет им навстречу, или вдруг где-то раздадутся голоса, или в одном из окон загорится свет.
«Не надо будить это место», — думал Петр.
— Сколько времени мы уже здесь находимся? – спросил он вслух у Каневского.
Герман задрал рукав пальто и взглянул на часы, а затем с раздражением опустил руку.
— Часы не работают. Остановились. Мы вышли из квартиры примерно полчаса назад, но сейчас по-прежнему два ночи.
Раздражение из-за сломанных часов, кажется, слегка вернуло Германа к жизни и помогло сбросить оцепенение, которое охватило его с первых же секунд после выхода из дома.
— Черт, это был подарок Дария. Прекрасные швейцарские часы. Ну почему, почему именно сейчас! Они должны были работать целую вечность!
Нервными движениями он сорвал с руки браслет и со злостью швырнул часы в мусорную урну, которая стояла рядом со скамейкой.
— Пойдем дальше, — сказал он и резко встал.
Они пошли дальше по дорожке и бродили, пока не дошли до её конца: еще издалека они заметили в конце аллеи высокую темную фигуру на постаменте.
Этот памятник изображал огромного мужчину ростом в три метра. Он стоял, опершись руками на меч, и был абсолютно симметричен со всех сторон. Он был облачен в черные с зеленоватым отливом пластинчатые доспехи; на груди у него был отчетливо виден треугольный герб с изображением перевернутых набок песочных часов, над которыми находился человеческий череп с пятиконечной звездой во лбу. Шлем воина был закрытым, с маской удивительной красоты на месте лица. Маска, пожалуй, была самой впечатляющей деталью его облачения – на неё был нанесен орнамент, не относящийся ни к какой известной культуре, плотно сжатые губы изображали решительность и непоколебимость, а на месте глаз были установлены круглые диски, по всей видимости, изображавшие нечто вроде очков.
Петр и Герман стояли возле памятника и не решались ничего сказать.
— На постаменте ничего не написано, — проговорил наконец Герман.
— Пойдем обратно, — ответил Каневский, не отрывая взгляда от маски воина.
— Пойдем.
Они
Через несколько минут оба вдруг встали на месте.
— Ты слышишь это? – спросил Герман.
— Да.
Сначала очень тихий, затем чуть более громкий звук, нудно гудящий, слегка скрежещущий, раздавался над их головами.
— Это гудят провода, — тихо сказал Петр.
— Откуда? Какие, черт возьми, провода? Здесь не было слышно ни одного звука все это время! Какие провода? – Герман едва не сорвался на крик.
— Смотри! – закричал вдруг Петр, уже не боясь повысить голос, и указал пальцем на один из домов.
В окне на третьем этаже зажегся свет.
Обоих ударила мелкая дрожь.
— Быстрее. Быстрее, пошли отсюда к чертовой матери, пошли отсюда домой! – сбивчиво прошептал Герман.
Они ускорили шаг.
Провода гудели еще сильнее – теперь уже спокойно и размеренно. Загорелся свет в еще одном окне, а через пару минут – в еще одном.
Петр и Герман шли быстро, едва не переходя на бег, тяжело дыша и пытаясь унять дрожь в ногах.
Наконец они свернули на улицу, с которой вышли: и там в некоторых окнах уже горел свет.
Они прошли около десяти метров, как вдруг увидели свет фар, выплывающий из-за далекого поворота.
Петр громко выругался и метнулся в ближайшую арку, схватив за руку Германа.
Сомнений не было: это был автомобиль.
Мотор шумел довольно громко, шум его приближался с каждой секундой. Герман вцепился в плечо Петра, а тот тяжело дышал и пытался время от времени выглянуть из-за арки, чтобы разглядеть машину. Наконец она приблизилась к ним так, что её можно было рассмотреть.
Это была черная «эмка» сороковых годов выпуска. Из-за яркого света фар было невозможно разглядеть того, кто сидел за рулем, но Петр даже не стал вглядываться. Оба они вцепились друг в друга и крепко стиснули зубы.
Вскоре машина проехала мимо, повернула на перекрестке и удалилась в сторону памятника.
Они еще долго не могли отдышаться и отцепиться друг от друга.
Наконец, передохнув, они переглянулись и со всех ног помчались в сторону дома, не говоря друг другу ни слова.
Они забежали по дворик и пересекли арку. Добежав до подъезда, Герман резко рванул дверную ручку, чуть ли не запрыгнул внутрь и затащил с собой за руку Петра. Затем они пробежали вверх по лестнице, залетели в квартиру и закрыли дверь за собой на замок и щеколду.
— Твою мать. Твою мать. Твою мать, — повторял Герман.
Петр молчал.
— Что это было, а? Я спрашиваю тебя, что это было?
— Не знаю. Но очень хочу знать.
— А ты хочешь знать, что хочу знать я?
— Да.
— А я ничего, мать твою, не хочу знать! Я хочу забыть обо всем этом! Забыть и знать только одно – что я перепил и мне приснился хреновый сон! Вот что я хочу знать! – Германа трясло, голос его дрожал и искажался, превращаясь чуть ли не в старушечий визг.
— Понимаю, — сказал Смородин. – Я тоже. Давай дождемся утра. Сядем на кухне, выпьем еще чаю. Все равно ведь не заснем.