Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Шрифт:
Сидор-хан вспотел. Он не понимал, записывают его или пока лишь репетируют запись. Оператор включал камеру и выключал, заходил с той и этой стороны, был бесцеремонен как с самим Сидор-ханом, так и с Еленой.
– Уважаемая, прошу вас к столу, – попытался он подняться – его усадили на место.
Елена задавала вопросы, прыгая с одной темы на другую. Сидор-хан путался в словах и мыслях, не мог внятно выразить то, о чем надо было сказать в первую очередь – о своем исключительном бескорыстии и приверженности идеям ислама.
Он следил за манипуляциями телевизионщиков –
– Вы у рыжего в Кремле интервью брали? – перебил корреспондентку Сидор-хан. – У вашего Зардака?
– У рыжего?... – не поняла Елена. – А, да, приходилось. Но это к теме нашей беседы не относится. Что вас подвигло принять ислам?
Сидор-хан опять косноязычно замычал об истинной вере, о защите угнетенных, о царстве справедливости, которое строят воины Аллаха.
– Аллах акбар! – заключил он и поднял руку с перстнем вверх.
Огонек кинокамеры погас. Елена улыбнулась Сидор-хану. И Николай вдруг ясно понял, что нынешней московской власти нужны такие, как он. Они занимались одним делом – Елена, Сидор-хан, рыжий в Кремле, афганские наркодельцы и прочие.
И совершать хадж, то есть бежать, они тоже будут вместе – Сидор-хан и кремлевский рыжий.
Значит, можно было не торопиться. У него еще было время добрать вторую, а то и третью сотню тысяч зеленых.
– Прошу принять жест доброй воли, – с узбекским акцентом сказал Сидор-хан. – Дарю группа российский телевидение три российский военный, захваченный в плен.
Елена радостно застрочила в блокноте.
– Камера не надо. Вы и мы должны жить дружба. Якши подарок. Сейчас покушаем барашек, и я вам их отдам. Вези домой, получай премия. Аллах акбар!
И он подмигнул корреспондентке и ее охранникам.
– Можно один неформальный вопрос? – отложила блокнот Елена.
– Можно.
– Вы стали настоящим мусульманином?
– Обрезанным? – по-своему понял вопрос Сидор-хан. – У меня все в порядке. Если хочешь – попробуем. Взгляд Елены стал отсутствующим. Она поднялась.
– Бывай, капитан, – хлопнул Сидор-хана по плечу один из спецназовцев. – Какую, говоришь, тебе кликуху прилепили? Зардак? Привет тебе от наших.
Сидор-хан, не отвечая, повернулся к окну, за которым зависла в черном небе зеленая ракета. Московским гостям подавали знак.
Через три дня после интервью «мерседес», в котором по горной дороге ехал Сидор-хан, ушел в пропасть. Из головы Расула, сидевшего за рулем, в лицо Сидор-хану вдруг брызнули горячие ошметки мозгов. Машина вильнула.
«Конец, – мелькнуло в голове Зардака, – вот и привет от своих...»
И он еще долго падал в преисподнюю, моля Бога о скорейшей смерти.
Хадж закончился.
Нина Алёшина
АЛЕШИНА
ШУТКА
Самец медленно раскачивался, держась за ветку одной рукой. Маленькие глаза под тяжелым выпуклым лбом подернулись мутноватой пленкой. Другой рукой он лениво почесывал грудь. Ему было хорошо: вечернее солнце ласково поглаживало теплыми лучами сытый живот, ветерок ерошил шерсть на затылке и даже блохи, нещадно терзавшие его молодое, сильное тело, на время поутихли и не досаждали своими укусами. К тому же внизу, под соседней пальмой, скакала молоденькая шустрая самочка. Вот она отбежала чуть в сторону, присела, сделала лужицу и глянула на него. Он шумно и часто задышал, хотел спрыгнуть на землю, но тут возле самки появился вожак – стареющий, но все еще крепкий, с длинными, до земли, руками, красными глазками и задранным вверх хвостом.
Самец замер. Вожак подобрался к ней сзади, рывком притянул к себе и заурчал, прижимаясь всем телом к ее спине. Молодой самец разжал пальцы, быстро, в два скачка, приблизился к потерявшему бдительность вожаку, и со страшным рыком бросился на него. Эхо разнесло по джунглям дикий, яростный крик...
Толян вскочил с кровати и замотал головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее остатки навязчивого кошмара.
– Опять? – всхлипнула из темноты жена. – Толик... Может, к врачу, а? Толян недовольно скривился и передразнил:
– К врачу, к врачу...
Люся вылезла из-под одеяла, подошла, хотела обнять, но большой, выпирающий живот мешал ей прижаться к мужу. Толику стало стыдно.
– Фу ты, блин... Приснится же...
– Ты снова кричал.
– Ну все-все... Проехали... – виновато забормотал он. – Иди ложись... Чего вскочила? Нельзя тебе...
– Толик, у предков знакомый есть, – просительно затараторила Люся. – этот, как его, психоаналитик... Доктор наук, между прочим. Может, тебе...
– Ага, щас, – кивнул Толян. – В психи не терпится меня записать? Ну спасибо. Жена называется, елы-палы...
Утром он чувствовал себя на редкость паршиво. Ладно бы с бодуна, а то... И чего в голову лезет всякая чушь?
– Уау! – донесся с кухни радостный вопль жены.
Толян поднялся, встретился в зеркале взглядом с мрачным, небритым типом и, почесывая на ходу заросшее рыжеватой шерстью «пивное» брюшко, поплелся завтракать.
Люся стояла у распахнутого окна с закрытыми глазами и медленно водила руками по огромному животу.
– До сих пор не могу привыкнуть, – сказала она, услышав шаги мужа. – Дай руку. Вот... Чувствуешь? Пяточка...