Здравствуйте, доктор! Записки пациентов
Шрифт:
Это был последний раз, когда я ел Снег.
Я взял ее руки в свои.
— Я вчера ел Снег. Я хочу уехать отсюда в деревню, в старый отцовский дом.
Она провела рукой по моим волосам, часть их соскользнула и упала на пол.
— Я поеду с тобой.
В клинике меня не удерживали.
Под утро в день отъезда меня разбудил Карлсон. Только начинало светать.
— На прощанье я хочу показать тебе кусочек моей планеты, — сказал Карлсон. —
Я оделся, он завязал мне глаза и повел за собой. Мы вышли из корпуса в прохладу октябрьского утра. Мы шли около получаса. Наконец, он усадил меня на землю.
— Прислушайся.
Я прислушался. И услышал, что тишина соткана из сотни мельчайших неуловимых звуков.
Карлсон взял мою руку, провел ею по своей одежде, потом по земле, усеянной сосновыми шишками и иглами.
— Почувствуй.
И я почувствовал, сколь разные ощущения от разных прикосновений. Почувствовал, что каждое соприкосновение неповторимо.
— А теперь увидь! — И Карлсон сорвал с меня повязку.
Высоко в небо уходили сосны. Мы находились совсем рядом с забором клиники. Я сидел у пруда. Рассвет только начинался. Поляна была увита туманом, как плющом. На водной глади над зеленым листом раскрылся белый цветок кувшинки.
— Мир прекрасен. Мы начинаем видеть это, когда с наших глаз спадают бельма. Не надо засыпать красоту снегом. Мир был уже чистым листом бумаги. Теперь это прекрасная картина, которую можно дополнить. Помни об этом.
Он замолчал.
— Ты видел Ниагарский водопад?
— Нет, — ответил я.
— А ты плавал под водой в море?
— Нет.
— Прыгал с парашюта?
— Нет.
— Ну, может быть, ты хотя бы бывал осенью в Прибалтике?
Я мотнул головой.
— Так почему ты поверил, что в мире нет больше радости?
Вечером мы сели в поезд Москва — Кудыкина Гора. Мы выпили по сто грамм коньяка, и мне тоже показалось, что облака плывут в Абакан.
Я проснулся первым. Уже давно рассвело. Лена еще спала. Ее светлые волосы разметались по белой наволочке. Еще ты дремлешь, друг прелестный…
Я встал, умылся холодной прудовой водой, залил чайник родниковой и поставил на плитку. Принес со двора дров и затопил печку. Чайник вскипел. Я заварил крепкий чай.
Склонившись над ней, безмятежно спящей, я еще с минуту любовался этим покоем. Потом стал сдувать с ее лица пелену сна…
Она зашевелилась, открыла глаза и улыбнулась мне.
Если бы можно было так же легко сдуть пелену смерти… Если бы.
Мы пили горячий чай, смотрели друг на друга и грелись.
— Что ты видела во сне? — спросил я.
Она задумалась.
— Мы лежали на обжигающем песке какого-то тропического пляжа. Никого, кроме нас, там не было. Мы долго лежали и дурели от солнца. Потом мы вошли в воду и поплыли вперед. Мы плыли, пока земля за нами не исчезла, и тогда мы стали опускаться под воду, и там нам открылся целый мир, и мы захлебнулись
Я раздумывал над ее сном и ждал, что она начнет его толковать. Но Лена впервые ничего не сказала по поводу своего сна и сразу спросила про мой.
Я отвел глаза за окно.
— Я не запомнил своего сна.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Неправда. Ты не хочешь мне рассказывать свой сон. Тебе приснилось, что я… умерла?
— Нет… Или да… Я видел тебя… с чужим лицом.
Она прижала меня к себе.
— Не бойся. Там под водой целый мир. И он прекрасен. И он наш. Мы его заслужили.
— Чем, Лена, чем я его заслужил?..
— Болью.
Дом отца находился в двух километрах от ближайшей деревни. Раньше здесь тоже была деревня, но все умерли или переехали в соседние деревни и города. Никого не осталось, мы были одни. Дом не был фамильным, отец просто купил его.
В тот день мы гуляли до вечера. Стоял октябрь. Мы спустились к роднику в овраге, затерявшемся среди деревьев. Вся земля была усеяна листьями. Мы прошли полем и очутились в смешанном красивом лесу с широкой и петляющей лесной дорогой. Сначала шли ели, затем стали вкрапляться березы. Когда мы дошли до деревни, расположившейся чуть под углом на склоне, уже не было ничего, кроме сосен. Мы прошли по деревне с аккуратными красивыми домами. Пересекли еще одно поле и нашли на горе заброшенную обгоревшую церковь. На одной из стен сохранились следы фрески. Неясное очертание и белый голубь над ним. Со второго этажа церкви, под обвалившимся куполом, открывался вид на большое, но мелеющее озеро.
Мы спустились к нему. На песке осеннего пляжа никого не было. За всю нашу прогулку мы не встретили ни одного человека. Лена бродила по берегу у самого края, оставляя следы на влажном песке. А я поднялся на накренившуюся металлическую пристань с люками. Пристань была похожа на подбитую подводную лодку, выброшенную волнами на берег. Пустота внутри гулом отвечала на мои шаги.
Я опустился около одного из люков и открыл его. На дне было немного воды. Я долго смотрел в свое отражение.
И вот тогда-то я и увидел его.
Я увидел усталое, отрешенное лицо, лицо одиночества и безысходности, лицо пустоты и безвидности, отражение зеленой тухлой воды на дне давно затонувшей лодки.
Начались сумерки. Я развел на берегу озера костер. На той стороне стали зажигаться огни небольшого городка русской глубинки. Если хорошо прислушаться, можно услышать стук далеких невидимых поездов.
Я не знаю, сколько времени нам осталось. Не знаю, кто умрет первым. Но я все равно счастлив. Я смотрю в огонь на берегу озера и на Лену рядом с огнем. Вся моя жизнь представлялась мне бессмысленным блужданием в зимней мгле, следами на снегу, ведущими в никуда. Но теперь эти следы складываются для меня в узор. И в этом узоре есть нежность и отголоски лета, есть Лена и целый мир, одинаково прекрасный с двух сторон водной глади.