Здравствуйте, Эмиль Золя!

Лану Арман

Однако в своем заявлении, основанном на идеях Шарко, они кое в чем оказались правы. Избыток секса и эротизма вскоре исчезает из произведений Золя. До появления Жанны в его книгах — буйство эротизма: выстраданного, неистового, пылкого, зачастую прекрасного. Теперь он начинает чахнуть и обесцвечиваться, но еще встречается в произведениях (в особенности в романе «Человек-зверь»; Жанне, которой так нравилась «Мечта», сюжет этого произведения казался слишком мрачным). В этих случаях следует учитывать и творческий порыв, и то, что творчество писателя всегда отстает от его жизни. А очень скоро эротические описания станут для Золя лишь художественным приемом.

Его жизнь наполняется чувственной радостью, но его произведения лишаются ее. Литературный клапан, постоянно действовавший с момента создания «Исповеди Клода», теперь больше не нужен.

В эту пору своей настоящей любви Золя находится во власти противоположных чувств: ощущения счастья и угрызений совести. Даже после истории со взломанным секретером Золя продолжает с мальчишеским упрямством скрывать свою любовь. «Уверяю тебя, Сандрина, с этим покончено». Но его обязательно выдает какая-нибудь маленькая деталь. Он совсем не умеет лгать! И снова — бурная семейная сцена. В один прекрасный день г-жа Золя уходит из дому, Сеар догоняет ее, уговаривает, заставляет вернуться. Он обрушивается на Золя. О чем тот думает? Неужели развод? Положение, в котором оказался Сеар, довольно щекотливое. Он ведет себя очень осторожно, украдкой помогает Золя в его любовных делах, и в то же время ему понятны чувства Александрины. Он пытается лавировать во взаимоотношениях со своим старым другом, его женой и молодой возлюбленной. О том, как он старался оттянуть развязку, свидетельствует письмо, написанное им 2 августа 1892 года г-же Лаборд, матери Альбера Лаборда, который сообщил мне содержание этого документа (Александрина Золя была крестной матерью Альбера Лаборда):

«Сударыня,

обстановка там стала несколько спокойней. Я был у них вчера, в понедельник, и попытался их утихомирить. Я понимаю, что это лишь временное явление и что настанет день, когда возникнет необходимость принять окончательное решение. Главное в том, чтобы продумать это решение не спеша, спокойно и не принимать его сгоряча. Но что можно вообще решить? Наша бедная Александрина говорила о своем отъезде, об одиночестве, о том, что она должна работать, чтобы иметь деньги на жизнь…»

Сеар находится в таком же двойственном положении, в котором он окажется в период Дела Дрейфуса. Он не хочет порывать с Золя, продолжает оказывать ему услуги, являющиеся не чем иным, как предательством по отношению к Александрине, но в глубине души его зреет раздражение. Одна фраза из приведенного выше письма отдает завистью: «О, похмелье славы!»

Но, естественно, он умалчивает об этом, когда говорит с Золя. «Итак, Золя, нужно найти решение!»

Эмиль ищет это решение. Он будет пытаться пожертвовать собой и погасить свою любовь к Жанне. Возможно, это и удалось бы ему, ибо он принадлежал к числу тех возвышенно-благородных и наивных людей, которые обычно жертвуют своими чувствами… если бы не новый факт, ставший самым большим событием в жизни Золя — рождение ребенка.

Золя переполнен радостью. Вновь возникает вопрос: следует ли оставить Александрину? Жанна никогда не просила его об этом, хотя была бы счастлива. Но теперь ему уже трудно оставить Александрину, подобно тому как несколько месяцев назад он не мог расстаться с Жанной. Ведь они обе ни в чем не виноваты! 20 сентября 1889 года родилась Дениза, у нее такое же имя, как у хрупкой девушки из бедной семьи — героини «Дамского счастья». Вполне возможно, что это совпадение случайное. Просто

Золя нравилось это имя.

О рождении дочери он узнает в присутствии г-жи Золя, которая «всегда недомогает», как говорила с раздражением Эмили. (После смерти матери Золя все время чувствует ее незримую поддержку.) Александрина падает в обморок. Золя сидит у ее изголовья, охваченный нетерпением и чувством сострадания к жене, а в это время на улице Сен-Лазар раздаются первые крики новорожденной. Как только к Сандрине возвращается нормальное дыхание, он оставляет ее и мчится к Жанне. Он смотрит на столь желанную девочку, на Денизу, и на улыбающуюся мать…

— Дениза будет очень красивой, как ты, — говорит Эмиль.

И действительно, Дениза будет очень красивой и серьезной (эту черту она воспримет от своего отца). Осчастливленного Золя снова мучают угрызения совести. Может быть, очнулась от обморока его бесплодная жена… Давид целует сунамитку, целует ребенка и уходит.

И так все дни. Он обретает спокойствие лишь в работе, но оно улетучивается, как только он перестает писать. Несчастен ли он? Возможно. Однако, если бы ему предложили альтернативу: эта беспокойная жизнь или тихая заводь, которая предшествовала ей, он не стал бы колебаться в своем выборе.

Постепенно яростное негодование Александрины утихает. По ее настоянию Золя снимает более просторную квартиру в доме 21-бис на Брюссельской улице. Поруганная жена вознаграждает себя роскошью. Это последняя квартира Золя, в которой побывало наибольшее число посетителей и о которой так много писалось. Все подчеркивали ее откровенно буржуазный характер, чудовищное нагромождение вещей, относящихся к разным эпохам, и стремились показать, что эта квартира неотделима от облика писателя, его привычек и вкусов. В ней безраздельно правила и распоряжалась Александрина. Большую часть рабочего кабинета занимает огромный, подозрительно роскошный стол в стиле Людовика XIII. Парадный стол для романиста, как в «Нана» — парадная кровать. Скопление церковной утвари, чаши для причастия, дароносицы, коробки для облаток, ризы священников, четки — весьма странная для этого сознательного атеиста коллекция, рядом с которой находятся курильницы или псевдоантичные редкости, доспехи и средневековые гобелены.

Совсем другая обстановка у Жанны: простая мебель, сделанные Золя фотографии, репродукции братьев Браун, здесь можно увидеть и репродукцию символического «Разбитого кувшина» Греза, нашедшую наконец свое место, и модные в ту пору репродукции работ прерафаэлитов, картин Боттичелли и Пинтуриккио, которые обожает Жанна.

Среди этих картин царствует его возлюбленная, Жанна, которой иногда он дарит все цветы, вытканные на платье боттичеллевой «Весны», опустошая в таких случаях маленькую тележку цветочницы.

Вот как описал Жанну ее возлюбленный:

«О, женщина Боттичелли, с овальным лицом, чувственным и невинным, с выпуклым животом, скрытым тонкой тканью, с высоким, гибким и легким станом, женщина, доверчиво открывающая постороннему взору свое тело…»

В то время как в доме на Брюссельской улице среди причудливой роскоши, во вкусе буржуа конца века, угасает Золя-натуралист, в пламени любви рождается Золя-символист, вновь обратившийся к своим юношеским поэмам, которые обретают ныне иную форму, Золя, преисполненный нежных чувств и тонких переживаний. Роман «Мечта», который он только что опубликовал, является литературным выражением этой метаморфозы.