Здравствуйте, Эмиль Золя!

Лану Арман

Разумеется, великими романистами XIX века созданы и тонкие, сложные характеры. Таковы, например, Рюбампре, изысканно-нежный, если его поставить рядом с грубым Вотреном, и, пожалуй, Мариус из «Отверженных», если его сравнить с Вальжаном, в гиперболизированном образе которого нарушены обычные человеческие пропорции, и, уж конечно, Фантина, а также Жервеза, Клотильда, Рене или Северина — героини Золя. (Только женщины.) Но преобладает грубое начало. Существует лишь едва ощутимое различие между «Отверженными» — быть может, величайшим романом всех времен, «Войной и миром» и «Парижскими могиканами». Персонажи этих книг, будь то крупный предатель, крупный мошенник, человек великодушный, чистый или отчаявшийся, преднамеренно утрированные в сравнении с людьми, встречающимися в действительности, заполонили всю литературу и производили на современников столь же мощное воздействие, как позднее — монстры Пруста, Мориака, Кафки, Сартра.

Золя со своей стороны всячески содействует развитию этой черты XIX века, с которым он живет в добром согласии.

Итак, было совершенно естественным, что Золя, подобно Бальзаку, и более решительно,

чем Гюго, вступил однажды в схватку с Деньгами. Деньги являлись главным двигателем социальной жизни общества в целом и отдельных людей. Он не мог не обратиться к тому, что религия стыдливо называла «золотым тельцом» и что рождающаяся пролетарская доктрина назвала «Das Kapital». Нужно было ввести Деньги на сцену и в эпопее «Ругон-Маккары». Причем исключительно важное значение имело то обстоятельство, что Золя — хороший архитектор, хороший режиссер — вывел эту знаменитость лишь под занавес. Он посвятил Деньгам восемнадцатый роман. В дальнейшем он изобразит также Войну, которая играла в XIX веке еще более решающую роль, чем Деньги. Затем, после окончания «Ругон-Маккаров», Золя, верный своему правилу не останавливаться на достигнутом, попытается «переделать» религию с помощью «Трех городов» и бога-отца с помощью «Четырех Евангелий». Это вполне нормальное завершение неистовства, неотделимого от литературного творчества. Так закончил и Гюго, создавший «Бога», «Конец сатаны» и обоготворивший самого себя. Мы, возможно, не обладаем большой скромностью, но все же Жюль Ромэн не ищет скалу, чтобы завещать похоронить себя там, Жид не изображал из себя Моисея и Сартр, который находится под значительно более сильным влиянием Золя, чем можно судить об этом по метафизическому складу его ума, не лезет из кожи вон, чтобы предложить нам новую Библию! Что это, прогресс? Наша «скромность» может быть в действительности свидетельством бессилия? Но об этом скажут свое слово дети наших детей. Нам остается констатировать факт: гигант Золя не мог составлять исключения в ту эпоху гигантов. Мегаломания была естественным состоянием этих писателей.

Деньги приводят нас к Бальзаку. Деньги, оказывающие огромное воздействие и на самого Бальзака, играют роковую роль в жизни людей; деньги разжигают страсти, деньги приводят к безумию, деньги развращают женщин, низводят мужчин до скотского состояния. Но Бальзак не видел, как деньги управляют жизнью коллективов, сталкивая их друг с другом, обусловливая, будучи причиной, все перипетия социальных битв. Бальзак — этот стоящий особняком гений — смотрел на мир глазами стряпчего, а Золя — глазами примитивного экономиста и социолога. Превосходный критик-марксист Жан Фревиль хорошо подметил это различие: «В эпоху торгового дома Нусингена капитализм еще не вступил в фазу анонимных обществ… Развитие промышленности, сооружение железных дорог, городское строительство, товарооборот требовали огромных капиталовложений. Банки, компании были созданы для того, чтобы привлекать, объединять и использовать капитал. Вскоре должна была начаться эра финансовых магнатов» [143] . Превосходно сказано! Однако согласиться с этим можно лишь с оговорками: финансовая верхушка уже существовала — тамплиеры, Жак Кёр, кредиторы, дававшие средства на ведение итальянских войн, братья Парис, тайные коммандитисты времен Французской революции и т. д. У этой финансовой верхушки, разумеется, было другое лицо, но Бальзак мог бы обратить на него внимание. И будь на его месте Золя, он наверняка заметил бы ее, хотя, возможно, и не сумел бы разглядеть новых форм капитала. В этой особой сфере Бальзак — не видел, а Золя видел.

143

Jean Fr'eville, «Zola, semeur d’orages», Editions sociales, 1953.

В «Добыче», являющейся ключом к этому новому произведению, Аристид Ругон попадает в Париж вскоре после государственного переворота 2 декабря. Его брат, Эжен Ругон, назначает его смотрителем дорог и улиц. Чтобы не поставить в неловкое положение своего покровителя, Аристид берет себе имя Саккар. Он вскоре узнает секреты ратуши и постигает искусство пользоваться этими секретами. Люди быстро богатеют благодаря поставкам в армию во время войны и благодаря спекуляции земельными участками в мирное время. Эти люди, умеющие делать деньги, по-своему истолковывают миф о крови и земле! Аристид Саккар покупает земельные участки, которые, как ему известно, будут экспроприированы Османном. Брат оказывает ему свою «поддержку». Концессионер и взяточник Саккар благоденствует в своем особняке в парке Монсо, под крылышком у Империи, которой правит префект, выступающий в роли стратега, и которую наводнили Кастильоне всевозможных мастей и оттенков. Поражение приводит к падению покровителей. И вот этот-то разорившийся человек и появляется вновь в романе «Деньги».

Саккар — собирательный образ, воплотивший черты нескольких реально существовавших людей, личность которых легко установить. Прежде всего возникает новая ветвь на знаменитом генеалогическом древе: Саккар олицетворяет проникновение Ругонов из политической сферы в сферу финансовую. Но Саккар это также историческая личность, Жюль-Исаак Мирэс (1809–1871), малоизвестный геометр, ставший биржевым посредником в Париже и сколотивший себе состояние с помощью так называемой финансовой журналистики. В 1851 году он купил газеты «Пэи» и «Конститюсьонель». Влияние, которое он приобрел, будучи издателем газеты, помогло ему стать во главе Общей кассы железных дорог. Он находился на вершине своей карьеры, когда в феврале 1861 года его арестовали в связи с вполне обоснованным обвинением в неблаговидных поступках, совершенных им на этом посту. Мирэс

был приговорен к пяти годам тюремного заключения; он обжаловал приговор, и год спустя его оправдали в Дуэ. Но это был уже конченый человек.

Наконец, Саккар — это также тот самый г-н Бонту, который в июне 1878 года основал «Всеобщий союз»; судебное дело, возбужденное против этого банка, относилось к более близкому времени, и страсти вокруг него еще тогда не улеглись.

Что же касается банкира Гундермана, фигурирующего в романе «Деньги», то это, вне всякого сомнения, Альфонс де Ротшильд, предком которого был Майер Ансельм Ротшильд, пунктуальный, ненасытный, плодовитый, верующий меняла из Франкфурта-на-Майне, ставший бароном по повелению благодарного ему австрийского императора, а отцом Альфонса был Джеймс, основатель парижского банка Ротшильдов. Альфонс де Ротшильд — управляющий Французским банком, председатель административного совета Компании Северных железных дорог, член Академии изящных искусств (sic), брат Эдмона де Ротшильда, возглавляющего Компанию Восточных железных дорог, внучатый кузен Ротшильдов, оставшихся во Франкфурте, Саломонов, Натанов и Лионелей из Вены, Манчестера и Лондона. Этот Альфонс бился об заклад за Республику, подобно тому как его отец Джеймс бился об заклад за Луи-Филиппа.

Это — что касается персонажей. Еще большее значение имеет сама рассматриваемая проблема. Банк Саккара — католический банк. Банк Гундермана — протестантский и еврейский. Этим банкам, являющимся воплощением разделенного капитала, в романе противостоит Сигизмунд Буш, ученик Маркса. Золя снова приходит к социализму. Можно по-разному относиться к марксизму, но нельзя отрицать того, что это учение дает правильный исторический анализ, и заслуга Золя состояла в том, что он очень рано понял это. И если «Жерминаль» был первым большим романом о рабочем классе, то «Деньги» — первый большой роман о финансовом мире и капитале.

В романе «Деньги» повествуется, таким образом, о реальной борьбе.

«Всеобщий союз», которому Золя дал вполне ясную характеристику в своей книге, за десять лет до того объединил фонды церковных приходов и средства средних слоев ультрамонтанов (при открытой поддержке Ватикана) в руках крупнейших промышленников и финансистов Лиона, с тем чтобы подорвать могущество протестантского и еврейского банка. Банк Ротшильда — еврейский и протестантский — был республиканским, а католический банк — консервативным и реакционным.

В ту пору в Париже жил один кондитер по имени Бонту, который выпускал запеченные в тесте сладости, получившие известность за пределами Франции. Вскоре акции «Всеобщего союза» стали называть «запеканками Бонту». Этот новый могущественный банк не на шутку встревожил правительство. И еще больше встревожил он протестантов и евреев, позиции которых оказались под угрозой. Имена некоторых членов административного совета «Всеобщего союза» (равно как и имена тех, кого могли бы противопоставить «Всеобщему союзу» протестантские и еврейские банки) наглядно показывают, что речь идет о скрытой войне и здесь не может быть места для романтики. Во главе «Всеобщего союза» стояла каста: маркиз де Бьенкур, де ля Буйери, принц де Брогли, виконт д’Аркур, виконт де Майоль де Люппе, граф де Монгольфье, Эжен Вейо, граф де Вийермон и т. д. Эти имена встречаются в списке подписчиков на антисемитскую газету «Либр пароль», издававшуюся Дрюмоном. Однако Гамбетта, республиканец и франкмасон, был противником этого роялистского и католического банка. 31 декабря 1881 года обладатели вкусных «запеканок Бонту» весело встретили Новый год. В активе банка — 179 миллионов! И вдруг удар! Финансовый Пирл-Харбор! Удар этот был, впрочем, весьма прост по замыслу. Акции, накопленные втайне Ротшильдами, были выброшены на рынок, причем они стали продаваться по значительно более низкому курсу. Начинается паника. 28 января «Всеобщий союз» прекращает свои платежные операции. Отдан приказ об аресте однофамильца кондитера и директора банка М.-Ф. Федера. Вести следствие поручают человеку, который умрет, сойдя с ума, до вынесения приговора. Бонту и Федера приговаривают к максимальному наказанию: пяти годам тюремного заключения и 3000 франков штрафа. Это несправедливость, столь же очевидная, как и давление, оказанное властями на суд. В преддверии «Большого дела» происходит «Маленькое дело», являющееся как бы его изнанкой. И во время этого дела Золя, который при любых обстоятельствах мучительно переживал несправедливость, не оказался в лагере «правых».

Глава третья

Между «блеющим пацифизмом» и неистовой воинственностью. — Глупо, как Седан. — «Разгром», 24 июня 1892 года.

— Враждебное отношение партии войны. — Банкет в шале Азаиса. — Застольный разговор. — Отлив.

Девятнадцатым томом «Ругон-Маккаров» Золя обязан Толстому, восемнадцатым — Бальзаку, а семнадцатым — Достоевскому. Обратившись к войне 1870 года и падению Наполеона III, он попытался сделать то, что сделал Толстой, отобразивший бедствия, причиненные России Наполеоном I. Золя не был ни священником, ни рабочим, ни алкоголиком, ни волокитой, ни крестьянином, ни шахтером, ни убийцей, ни финансистом, и это не помешало ему создать «Проступок аббата Муре», «Западню», «Нана», «Жерминаль», «Землю», «Человека-зверя» и «Деньги»; впрочем, Золя не был и солдатом. Для «Разгрома» ему приходится все начинать сызнова. Правда, у него есть одно преимущество, облегчающее задачу: его собственное отношение к войне, которое никогда не было восторженным. Он выразил это отношение еще двадцать лет тому назад в своей резкой статье в «Трибюн», опубликованной во время кампании по мобилизации, и в нескольких рассказах.