Здравствуйте, Эмиль Золя!
Шрифт:
Ему хочется создать нечто совсем другое, чем Ватерлоо Гюго в «Отверженных» или Ватерлоо Стендаля в «Пармской обители». Он первым обратит внимание на психологическое восприятие войны:
«Я стирал рубаху, другие ребята варили суп… Представьте себе отвратительную дыру, настоящую воронку, а кругом леса; оттуда эти свиньи пруссаки и подползли так, что мы их даже не заметили… И вот, в семь часов, в наши котлы посыпались снаряды. Будь они прокляты! Мы не заставили себя ждать, схватили ружья и до одиннадцати часов — истинная правда! — думали, что здорово всыпали пруссакам… Надо вам сказать, нас не было и пяти тысяч, а эти сволочи все подходили да подходили. Я залег на бугре, за кустом, и видел, как они вылезают спереди, справа, слева, — ну, настоящий муравейник, куча черных муравьев, вот, кажется, больше их нет, а они ползут еще и еще. Об этом нельзя говорить, но мы все решили, что наши командиры — форменные олухи, раз
144
Эмиль Золя, Собр. соч., т. 15, ГИХЛ, М., 1964, стр. 408–409.
Золя в своих лучших романах шел по неторной дороге. Так было и с «Разгромом». Этот роман породил в мировой литературе целую серию романов, где вперемешку находятся «Огонь», «Деревянные кресты», «Воспитание под Верденом», «На Западном фронте без перемен», «Прощай, оружие», «В окопах Сталинграда» и т. д.
Но вернемся к «Разгрому». Наполеон III в ту пору, когда домогался власти, поставил своей целью вернуть Франции былое величие первой державы континента. Ему удалось убедить Францию в ее превосходстве над другими государствами. Но сам Наполеон III не слишком-то верил в это. Франция вступила в безрассудную войну с уверенностью, что она через шесть недель продефилирует по Унтер-ден-Линден. Поражение явилось ужасной травмой. На смену легкомысленному чувству превосходства, возникшему в последние годы существования Империи, придет чувство неполноценности, и страна будет стремиться любой ценой избавиться от этого чувства. Франция хочет забыть события недавнего прошлого. Хочет, чтобы поражение кануло в вечность. Она обожает своих генералов, думая при этом не о вчерашнем, а о завтрашнем дне. Она доверилась бы Мак-Магону или Буланже, если бы первый был умен, а второй — храбр. Она любит парады, она оплакивает отторгнутые провинции, аплодирует Деруледу. Армия — единственное средство, с помощью которого можно вернуть захваченные земли. И поэтому — горе тем, кто замахивается на армию, в особенности если этот человек прав! «Да здравствует армия!» — кричит Париж.
Золя, сугубо штатский человек, предчувствует опасность, которой подвергается страна к началу 90-х годов в связи с тем, что вновь начинают повторять ошибки Баденге. Этот рассудительный патриот считает, как он считал и в 1870 году, что в начале войны поражение столь же возможно, как и победа. (Первая безжалостная истина.) Золя приводит в ужас безумие толпы, которая вопит от восхищения при виде Буланже. В основе «Разгрома» будет лежать следующая идея: показать войну такой, какая она есть на самом деле. Именно в этом заключается главное достоинство романа. И не следует смешивать основную идею романа с тем, что позднее назовут «блеющим пацифизмом», с пацифизмом куплетов, который уже процветал в ту эпоху, когда была популярна песенка «Вино Марсала»: «Ах, будь ты проклята, война!» (на что сторонники войны отвечали: «Эта птичка летит из Франции»), Золя не был ни с теми, ни с другими. Блеющий пацифизм и его высказывания о войне с биологической точки зрения — вещи несовместимые.
«Война это сама жизнь. Ничто не существует в природе, ничто не рождается, не растет без борьбы. Чтобы мир существовал, нужно есть и быть съеденным. И лишь воинственные нации всегда процветали, нация умрет, если она разоружится. Война — это школа дисциплины, самопожертвования, храбрости, это натренированные мускулы, закаленные души, братство перед лицом опасности, здоровье и сила…»
Золя откровенно высказался о замысле «Разгрома»:
«Не следует больше ни скрывать, ни оправдывать наши поражения. Нужно их объяснять и относиться к ним как к ужасному уроку. Нация, пережившая подобную катастрофу, является бессмертной нацией, непобедимой в веках. Мне хотелось бы, чтобы от этих страшных страниц о Седане исходило стойкое доверие, чтобы они прозвучали как страстный призыв к возрождению Франции».
Таков гражданский патриотизм перед лицом уродливого военного патриотизма той эпохи.
В апреле 1891 года в арденнской прессе промелькнуло сообщение: «В пятницу, в четыре часа дня, в Вузье приехал вместе со своей женой г-н Эмиль Золя, следуя из Реймса в экипаже». 17 апреля он ночевал в Вузье, 18 — в Шене, 19 — в Седане. Он возвратится в Париж 26 апреля. Эту неделю
«Господин Золя, это происходило здесь. Я осторожно, стараясь быть незамеченным, подкрался к садовой ограде. Вся мебель, кресла, диваны были вытащены из дома и находились под открытым небом! В моих креслах сидели зуавы. Зуавы в красных штанах. Они спали. Я закричал, чтобы разбудить их. Но все они были мертвы, господин Золя!
— Послушайте, господин Золя. У похороненного солдатика из морской пехоты был вырван глаз. Когда откопали его труп, то нашли письма, покрытые кровью и грязью… Хотите на них взглянуть, господин Золя?
— Один зуав пришел сюда поискать то место, где он был ранен пулей в ухо. Этот зуав рассказал мне, что он был бы убит на месте, если бы пуля сначала не прошла навылет через голову его товарища…
— Господин Золя, они кричали: „Мама!“ и „Пить, пить!..“»
Потрясенный Золя записывает, записывает, записывает…
В Седане ему повстречался Жан-Батист Клеман, автор песни «Время вишен», но Золя не узнал его. Как бы ему хотелось, чтобы Жанна спела эту песню отчаяния, звучащую от Седана до Монмартра, от Райшоффена до Версаля:
О незабвенная пора цветенья вишни! Я ранен был тогда, навылет ранен в сердце, И ране не зажить…Седан остался незажившей раной. Золя почувствовал здесь поражение особенно остро. Пить, пить!.. «Стадо овец, господин Золя». Он как бы переживал заново эту трагедию, развязку которой дала ему история: император верхом на лошади, сверкающий орденами, с нарумяненным лицом, капитулирующий перед силами, которым он позволил разбушеваться.
Золя посетил дом г-жи Сенар в Реймсе, где останавливался император. Он представил себе, как Ругон (простите, Руэр) отдавал здесь приказ Мак-Магону вести войска на помощь Базену и как затем он примирился с мыслью о поражении, чтобы досадить Трошю, которого он ставил таким образом в подчинение ненавистному Мак-Магону! Заглянув в прошлое, Золя содрогнулся, поняв всю абсурдность этих поступков.
Вернувшись в Париж, Золя проконсультировался с историками, в частности с Дюке, специалистом по истории войны 1870 года. Теперь он стал понимать Наполеона, этого нерешительного человека, постоянно подталкиваемого женой-испанкой, стремившейся упрочить положение Империи, которой угрожали либеральные уступки ее мужа, и инстинктивно понимавшей, что война всегда усиливает исполнительную власть при условии, разумеется, если она завершается победой! Перед ним вновь возникли «беззаботные и беспечные» Оливье, Лебеф — победитель в битве при Сольферино, маршал Франции, которому всегда сопутствовал успех, и генерал Кузен-Монтобан, граф Паликао, завоеватель Пекина, который оробел, как новобранец, когда Законодательный корпус после седанской катастрофы предложил ему стать диктатором!
О да, глупо, как Седан!
Главная идея «Разгрома» весьма внушительна. Роман был хорошо написан, в нем три одинаковые части по восемь глав в каждой; поражение до Седана, затем Седан, осада Парижа и Коммуна…
«Разгром» получил исключительно высокую оценку в «Деба», «Тая», «Ревю де де монд». Роман одобрил даже Фаге. Свое восхищение выразил Анатоль Франс. Одним из самых необычных поклонников Золя стал… Но догадайтесь сами:
«Сударь и дорогой высокочтимый собрат, я прочитал и только что вновь перечитал „Разгром“, который вы прислали мне, за что я вам весьма благодарен. Эта книга, являющаяся шедевром среди стольких других ваших шедевров, заставила меня трепетать от целительной скорби и глубочайшего восхищения…»
Не ломайте себе голову, это Поль Верлен. Еще больший интерес книга вызвала у широких слоев читателей. И не только во Франции, но и за границей. 24 июня 1892 года «Разгром» был издан одновременно и в Лондоне, и в Нью-Йорке, затем в Испании и других странах.
Однако военные сразу же обвинили Золя в антипатриотизме и пораженчестве. Будучи не в состоянии отрицать разгрома 1870 года, новые враги Золя придрались к деталям. Например, обратились к тому факту, что у Наполеона III было нарумянено лицо. Если бы у Наполеона III в Седане не было нарумянено лицо, чтобы скрыть от войск болезненную бледность этого человека, тело которого разъедал тяжелый недуг и который был болен дизентерией, у которого были камни в почках, нарушена функция предстательной железы, который постоянно испытывал жестокие страдания, так его необходимо было бы нарумянить! Партия реваншистов использовала, в частности, письмо баварского капитана Танера. Этот немецкий офицер защищал французскую армию и обвинял Золя в том, что он недооценивал ее. Прекрасный жест. Слишком прекрасный. Реакционеры воспользовались этим жестом, хотя впоследствии это не помешает им яростно обвинять Золя в том, что в Деле Дрейфуса он выступает на стороне немцев! Танера сделал жест элегантный, но отнюдь не бескорыстный. Разве, прославляя силу врага, он тем самым не набивал цену своим соотечественникам-победителям?
Перед бегущей
8. Легенды Вселенной
Фантастика:
научная фантастика
рейтинг книги
