Зеленое окно
Шрифт:
Настя принесла нам мороженого, и мы тут же взялись за дело.
Мороженое, я это уже давно заметил, едят по-разному. Одни аккуратненько снимают ложкой с мягких, податливых шариков тонкий слой, другие едят по-человечески — быстро.
У меня всякой там церемонии с мороженым не получается. Еще, помню, в детстве пана мне сказал, что мороженое я не ем, а уничтожаю. «Не набрасывайся на него с такой яростью, — сказал он. — Ты что, ненавидишь его?» — «Нет, — сказал я, — навижу… даже очень». — «Уничтожитель», — проговорил папа. «Своего
Но я всю жизнь продолжал поедать мороженое большими кусками. Вот и сейчас двумя взмахами ложки я уничтожил один шарик пломбира.
Уничтожил и вдруг случайно увидел, как не спеша и деликатно подносила Таня ко рту свою ложечку. Наверное, сидит и думает про меня: «Вот дикарь!» И рука моя, готовая отхватить половину следующего шарика, бессильно повисла вдруг в воздухе.
А еще мне представилась такая малоприятная картина: Таня и Виталька прохлаждаются мороженым, а я, значит, как троглодит пещерный: все сожрал уже и зыркаю по сторонам жадными глазами. Ничего себе положеньице! Нет уж, видно, придется сейчас и мне тянуть волынку с этим мороженым.
Рука моя повисела над пломбиром, затем я положил ложку в вазочку и даже слегка отодвинулся от стола вместе со стулом.
Я стал смотреть вниз, как по площади и улицам бегали, словно маленькие букашки, автомобили. С высоты они казались одинаковыми. Только по цвету отличались. Особенно юркими и суетливыми были машины с оранжевой крышей — такси.
Потом я посмотрел на небо, по которому проплывали тучи, подцепил ложкой кусок мороженого и решил смилостивиться. Я сказал:
— Пожалуй, дождя не будет. Хотите, можем поехать в Лужники.
Но Виталька на это не клюнул.
— Нет уж, — проговорил он. — Сам же предложил Третьяковку. Чего мы будем то так, то эдак! Ты ведь там ни разу не был?
Ну тип! Знает же, что я впервые и Москве. Но спросить ему обязательно нужно было так, чтобы все поняли, что он, Виталька, в Третьяковку уже ходил и побывал он там, наверное, раз сто, а может, и двести.
Я ответил ему, что нет, не был, поскольку у нас в Уярске Третьяковки не имеется, но читал про нее книгу. Если говорить точнее, то я читал не книгу, а несколько страниц в каком-то журнале, поэтому боялся, что Виталька спросит сейчас название книги.
Но он не спросил. Лишь наставительно заметил:
— Это нужно увидеть. — Он поднес ложку с мороженым ко рту. — Увидеть своими глазами, — и проглотил мороженое.
— Трепач! — не выдержал я.
— Что?!
— Самый настоящий, — сказал я.
— А ну повтори!! — Виталька со стуком положил ложку на стол.
— Ребята, ребята, что вы! вмешалась Таня. — Вести себя не умеете. Как во дворе.
Ну и сказанула: «Как во дворе»! Да там мы уж давно прекратили бы эту скрытую дипломатическую войну. Там можно было бы выйти в бой с открытым забралом. Но тут, в Москве, да еще при Тане, мы и так, по-моему', слишком сдерживались.
Сгоряча
Через некоторое время подошла Настя, посмотрела на наши кислые лица, спросила:
— Что, мороженое не понравилось?
— Ой, что вы! Очень вкусное, — вежливо ответила Таня.
— Вкусное, — проговорил Виталька.
— Очень, — буркнул я.
— Может, еще принести? — спросила Настя.
Но мы отказались, стали расплачиваться. Настя дала нам сдачу, и тогда Виталька, передвинув в ее сторону пятнадцатикопеечную монетку, вдруг сказал.
— Это вам.
Я подумал, что Настя ошиблась, и теперь Виталька возвращал ей лишнее.
Но Настя поджала губы и не взяла монетку.
— Это вам, — повторил Виталька. — На чай.
— Вон отсюда! — Резким движением Настя смахнула деньги со стола. Монета серебристым жуком мелькнула в воздухе и жалобно дзынькнула где-то на полу.
— Не имеете права, — проговорил Виталька, побледнев.
— Я тебе покажу право! — бушевала Настя. — Сам еще копейки не заработал, а туда же… А ну убирайся!.. Сопляк!..
На лице у Насти появились красные пятна, рука вздрагивала.
Виталька, видимо, понял, что ему лучше всего уйти, не раскрывая рта.
Поднялись и мы с Таней. В нашу сторону Настя не посмотрела. Мне хотелось подойти к ней, что-то сказать, вернее, как-то объяснить, что Виталька, мол, такой идиот, корчит из себя при Таньке кавалера. Но с соседних столиков на нас смотрели, и я не смог этого сделать.
Глядя в пол, мы прошли через всю веранду к выходу. Веранда была длинной-длинной, никак не кончалась.
На автобусе № 5 мы подъехали к кинотеатру «Ударник», откуда, как сказал Виталька, два раза шагнуть — и будет Третьяковка.
Мы шли по набережной, а в ушах у меня все еще звучало: «Вон отсюда!», «Убирайся!» — и появлялось перед глазами Насти по лицо в красных пятнах.
Виталька держался обычно, словно бы ничего не произошло, то и дело заговаривал о чем-то. Тани больше помалкивала. А если отзывалась на его болтовню, то коротко, несколькими слонами. Но Виталька этого не замечал.
Нас остановили какие-то люди — стали спрашивать, где Третьяковка. Виталька объяснил, что нужно идти прямо, а потом свернуть направо. Люди бросили нам: «Спасибо» — и помчались дальше.
— Сынок, — услышали вдруг мы, — пособил бы и мне дом сыскать.
Только сейчас мы увидели, что рядом с нами стоит низкорослая тетенька с большущим свертком. Она держала его двумя руками, прижимая к груди: так ей, наверное, было легче. Как она возле пас очутилась, мы не заметили. Хотя она и назвала Витальку «сынком», но он ей, конечно, годился во внуки: женщине было лет шестьдесят, а то и побольше.