Зеленые холмы Африки. Проблеск истины
Шрифт:
За завтраком под зеленым обеденным тентом, в тени большого дерева, овеваемые ветерком, когда мы наслаждались свежим маслом, котлетами из мяса газели Гранта, картофельным пюре, зеленой кукурузой и консервированными фруктами на десерт, Кандиски рассказал нам, почему здесь много переселенцев из Восточной Индии.
– Видите ли, во время войны сюда перебросили индийские войска, чтобы избежать на родине еще одного мятежа. Ага-хану [12] обещали, что после войны индийцам разрешат тут свободно селиться и вести дела. Нарушить обещание нельзя, и теперь индийцы практически вытеснили отсюда европейцев. Они живут здесь чуть ли не впроголодь, а все деньги отсылают в Индию. Накопят деньжат и возвращаются на родину, а вместо них приезжают бедные родственники и продолжают эксплуатировать эту страну.
12
Ага-хан (1877–1957) –
Старик молчал. Он никогда не позволял себе спорить с гостем.
– Это все происки Ага-хана, – сказал Кандиски. – Вы американец. Вам не понятны эти ходы.
– Вы воевали под командованием фон Леттова [13] ? – спросил его Старик.
– С самого начала кампании и до конца, – ответил Кандиски.
– Настоящий храбрец, – сказал Старик. – Он вызывает у меня восхищение.
– Вы тоже воевали?
– Да.
– А у меня он не вызывает восхищения, – сказал Кандиски. – Да, генерал сражался как лев. Когда был нужен хинин, он приказывал добыть его у противника. Подобный приказ он отдавал, когда мы испытывали нужду в провианте и снаряжении. Но в мирное время все мы перестали для него существовать. После войны я оказался в Германии. Поехал навести справки о возмещении убытков. «Вы австриец, – сказали мне. – Обращайтесь к австрийским властям». Тогда я отправился в Австрию. «А зачем вы вообще воевали? – спросили меня. – Мы не несем ответственности за ваши действия. А вдруг вам захочется повоевать в Китае. Это ваше личное дело. Мы ничем не можем вам помочь». «Но я действовал из патриотических побуждений, – глупо оправдывался я. – И потому сражался где мог, ведь я австриец, и у меня есть представление о долге». «Все это прекрасно, – сказали мне. – Но мы не можем оплачивать ваши благородные чувства». Меня посылали из одного кабинета в другой, но я так ничего и не добился. И все же я люблю эту африканскую страну. Я все здесь потерял, но приобрел больше, чем кто-либо в Европе. Мне здесь все интересно – и туземцы, и их язык. Я уже исписал несколько блокнотов. И, кроме того, в действительности я здесь король. И это приятно. Утром, проснувшись, я протягиваю ногу, и бой сразу же натягивает на нее носок. Потом протягиваю вторую ногу, и повторяется то же самое. Я вылезаю из-под москитной сетки, и мне тут же подают штаны. Что может быть лучше?
13
Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек (1870–1964) – германский генерал-майор, командовал германскими войсками во время Африканской кампании в Первой мировой войне.
– Да. Замечательно.
– Когда вы приедете в следующий раз, мы поедем с вами изучать жизнь туземцев. Но никаких убийств, разве только для пропитания. А сейчас я покажу вам один местный танец и спою песню. – Пригнувшись к земле, поднимая и опуская локти, с согнутыми коленями, он стал кружить вокруг стола, что-то напевая. Зрелище было любопытное.
– Это один танец из тысячи, – сказал он. – А теперь мне пора идти. Вам надо поспать.
– Это не к спеху. Останьтесь.
– Нет. Вам действительно стоит отдохнуть. Да и мне тоже. Я захвачу масло, положу его на холодок.
– Увидимся за ужином, – напутствовал его Старик.
– А сейчас спите. До встречи.
Когда он ушел, Старик сказал:
– Что-то не верится тому, что он тут наплел про Ага-хана.
– Похоже на правду.
– Конечно, он обижен, – прибавил Старик. – На его месте каждый был бы обижен. Фон Леттов был сущий дьявол.
– Он очень неглуп, – сказала моя жена. – И так хорошо говорит о туземцах. А вот американские женщины ему не нравятся.
– Мне тоже, – подтвердил Старик. – Он хороший человек. А вам и в самом деле надо вздремнуть. Ведь выезжать надо около половины четвертого.
– Велите меня разбудить.
Моло приподнял задник палатки, подпер его колышками, чтобы было больше свежего воздуха, и я улегся с книгой. Легкий, прохладный ветерок ворвался внутрь нагретого брезентом пространства.
Я проснулся перед самым отъездом. Небо затянули дождевые тучи, было очень душно. В ящик из-под виски нам положили консервированные фрукты, пятифунтовый кусок жареной говядины, хлеб, чай, небольшой чайник, несколько банок сгущенного молока и четыре бутылки пива в придачу. Кроме того, нам дали брезентовый мешок с водой и подстилку, которую можно было использовать как тент.
– Не торопитесь возвращаться, – сказал Старик. – Мы будем ждать сколько надо.
– Идет.
– Этого парня мы отправим на грузовике в Хандени. А его люди пойдут впереди пешком.
– А грузовик не подведет? Не берите в расчет, что он мой знакомый.
– Надо помочь ему отсюда выбраться. Грузовик доставят к вечеру.
– А Мемсаиб еще спит? – спросил я. – Может быть, она захочет прогуляться и пострелять цесарок?
– Я проснулась, – послышался голос жены. – Не думай о нас. Надеюсь, сегодня вам повезет.
– Не посылайте за нами людей до послезавтра, – сказал я. – Если дела пойдут хорошо, мы задержимся.
– Удачи!
– Счастливо оставаться, дорогая. До встречи, мистер Дж. Ф.
Глава вторая
Выехав из тенистого лагеря, мы двинулись на запад по песчаной, извивающейся, подобно реке, дороге, словно догоняли вечернее солнце. Вдоль обочины рос густой кустарник, за ним возвышались невысокие холмы, и мы то и дело обгоняли группы людей, стремившихся на запад. На некоторых не было никакой одежды, кроме грязной тряпки, стянутой узлом на плече, – они несли луки и колчаны со стрелами. У других в руках были копья. Те, кто побогаче, прятались под зонтиками, а белая ткань, служившая одеждой, ниспадала с плеч складками. Их жены плелись следом, нагруженные котелками и сковородками. На головах многих покачивались узлы и связки шкур. Все эти люди бежали от голода. Машина шла все дальше на запад, а я, выставив наружу, подальше от раскаленного двигателя, ступни ног и низко надвинув на лоб шляпу, чтобы солнце не било в глаза, глядел на дорогу, на идущих людей и на просветы в кустарнике, где могла скрываться дичь.
Один раз среди выломанного кустарника мы увидели на открытом месте трех небольших самок куду. Серые, с раздутыми животами, длинными шеями и большими ушами на маленьких головках, они тут же бросились прочь и скрылись в лесу. Выйдя из машины, мы побродили вокруг, но следов самцов так и не обнаружили. Чуть подальше стая цесарок быстро пересекла дорогу, их бег с неподвижно застывшими вскинутыми головками напоминал аллюр рысаков. Когда я выскочил из машины и рванул за ними, они взмыли в воздух, плотно прижав лапки к грузным телам, и, хлопая короткими крыльями, гогоча, полетели в заросли. Я подстрелил двух, они тяжело рухнули на землю и еще трепыхались, когда подбежавший Абдулла, согласно религиозному обряду, отрезал птицам головы, чтобы их можно было есть. Он положил цесарок в машину, где сидел, и беззлобным старческим смехом посмеивался надо мной и над всеми, кто стреляет птиц, М’Кола, он не мог забыть ту серию постыдных промахов, которые я однажды допустил. Сегодня я не промахнулся, но он и тут не упустил шанс посмеяться, как и тогда, когда мы убивали гиену. Каждый раз, когда птица падала на землю, он хохотал, а уж когда я мазал, его радости не было границ – он надрывался со смеху и тряс головой.
– Спросите, над чем он, черт возьми, так потешается? – поинтересовался я раз у Старика.
– Бвана, – сказал М’Кола и затрясся от смеха. – И птички.
– Вы кажетесь ему смешным, – ответил Старик.
– Вот черт! Пусть я смешной. Тогда пусть катится ко всем чертям.
– Вы кажетесь ему очень смешным, – повторил Старик. – Ну а мы с Мемсаиб никогда не стали бы над вами смеяться.
– Теперь будете сами стрелять.
– Нет, стрелок у нас ты. Признанный охотник на птиц, – сказала жена.
Так охота на птиц стала у нас постоянным источником шуток. Если выстрел был меткий, М’Кола смеялся над птицами, он тряс головой, гоготал и показывал руками, как птица, падая, переворачивалась в воздухе. Ну а если я мазал, то весь вечер был на манеже, как клоун: глядя на меня, М’Кола просто содрогался от смеха. Лишь гиены казались ему забавнее.
Его очень веселило, когда гиена, бесстыдно волоча набитое брюхо, бежала средь бела дня по равнине, а после выстрела в зад высоко подпрыгивала, переворачиваясь в воздухе. Особенное веселье у него вызывала гиена, если она останавливалась вдалеке у щелочного озера, чтобы оглянуться назад, и, раненная в грудь, падала на спину, задрав четыре лапы, с торчащим набитым брюхом. Но апофеоз веселья – выстрел в гиену с близкого расстояния, когда она, остромордая и гнусная, неожиданно выскакивала из высокой травы у донги [14] всего в десяти метрах от нас. Выстрел – и зверь начинал вертеться на месте и бить хвостом, пока не падал замертво.
14
Неглубокое ущелье в Южной Африке.