Зеленые каникулы
Шрифт:
Резо пошел со мной, медленно, вразвалочку, покуривает папироску.
— Прибавь немного ходу, Резо, — говорю ему и сам ускоряю шаг.
— Хм!..
— Чего хмыкаешь! Что я, зря бежал за тобой?
— А чего спешить? В больницу Никору не повезешь! Если рана серьезная, конец ей — под нож, и все!
— Ты что! Жалко телочку!
По дороге нас нагнала председательская «Волга». В ней один Вано был.
— Куда путь держите, грузины? — спросил нас Вано, когда мы сели в машину.
— Никора Абрии ногу поранила. Погляжу-ка, интересно мне, какую ногу повредила, — сострил Резо.
Вано рассмеялся:
—
— Что думаешь ты, не имеет значения, — рассмеялся и Резо.
— Значит, поедим сегодня шашлыка, а?
— Смотри осторожнее держи вертел, не оброни в золу! — посоветовал я.
— Ах ты сопляк! До чего я дожил!
Доехали мы наконец до места происшествия.
Столько народу мне во время ртвели [10] не приходилось видеть. Столпились в тени персиковых деревьев, кто на земле сидел, кто к стволу прислонился, галдят!
10
Ртвели — сбор винограда.
— Ну, где Никора? — спрашивает Резо.
Наш бригадир нахмурился.
— Вон там лежит. — Он кивнул головой. — А тебя какой умник привел?
Резо покосился на меня.
— Какого послали за мной.
— Я привел! — громко сообщил я бригадиру.
Бригадир зубами заскрежетал.
— Носом в землю тебя ткнуть надо за твои штучки! Слышишь? Носом в землю! Надо ж: к человеку ветврача привести!
Мы подошли к толпе, пробрались сквозь нее, и представляете, не телочку Никору увидели, а сына мельника — Никору! Никто его настоящего имени не помнит, все кличут Никорой… Лежит на спине без кровинки в лице и стонет — у меня от жалости все внутри перевернулось…
— Что тебе Кория сказал? — напустился на меня Лексо.
— Никора, мол… Я думал телочка Абрии, — еле выдавил я и отошел в сторону.
Вано склонился к Никоре.
— Потерпи, Никора! Мигом доставлю сюда Калтамзе! — Он, растолкал людей, бросился к машине и исчез с ней в дорожной пыли.
Резо промыл Никоре рану, присыпал каким-то порошком и аккуратно перевязал.
Когда приехала Калтамзе, ей уже нечего было делать. Одобрила «первую помощь» ветврача и отправила стонущего Никору в больницу. Усадили его в «Волгу», и айда!
Много времени прошло с тех пор, но и сейчас никто не верит, что я не нарочно привел ветврача. Клянись им сколько хочешь, никто не верит, а уж про самого Никору и говорить нечего: его убеждать — что воду толочь.
Никора на Корию дуется, Кория — на меня, а вся деревня над нами потешается и не перестанет потешаться, пока не случится что-нибудь посмешнее.
12
Мы кончили опрыскивать виноградники в третий раз, и Лексо заявил своей бригаде: не сидеть же сложа руки, пока подойдет пора в четвертый раз опрыскать виноградник. Пошли поможем людям в поле. Помочь так помочь, все согласились с ним, вот почти неделя, как путь наш лежит в поле. Я и здесь снабжаю водой нашу бригаду.
У меня уже набралось
В воскресенье я пошел на стадион — нельзя же совсем забросить футбол! Наш агроном высунулся в окно (у самого стадиона живет) и во всеуслышание сказал: «Работаешь отлично, Рати, слов не хватает тебя хвалить, и мяч, оказывается, гоняешь не хуже!» А я как раз в тот день играл очень плохо. Видел бы он, как я играл, когда мы с командой из деревни Мукузани расправлялись — пять мячей заставили их вынести из ворот!
По дороге домой я повстречал почтальона. Обрадовал меня, письмо, говорит, от Нанули принес. Спасибо, говорю. А он: «Не стоит благодарности, ты лучше не косись в сторону моего сада». Я даже обиделся. «Давно, — говорю, — перестал лазить через чужие изгороди, не до этого мне теперь». — «Значит, могу спать спокойно?» — и погладил меня по голове. А сам, вижу ведь, не верит.
Я поклялся, что не вру — ну разве стану обманывать человека его лет?
Раньше я любил сворачивать в чужие сады, проверить, что как зреет, а сейчас, сами видите, просто времени не остается на это, а вообще-то протянуть руку к сочной почтальоновой груше не такое уж, по-моему, тяжкое преступление.
Я прочел письмо Нанули. Одна чепуха. Ей не пятерки надо ставить, а из школы гнать. Представляете, пишет: никакого сравнения между Квишхети и нашей деревней! Здесь все прекрасно, насовсем остаться готова, только вот соскучилась по малышам, Манане и всем моим близким. Интересно, по ком она еще должна была соскучиться? Погоди, приедет — поговорим, выясним, что чего лучше!
Не может ведь быть, чтоб и мне ни разу не довелось поехать куда-нибудь далеко! Дядя Сико сказал: «Поработаешь так же усердно до сентября — дам тебе погулять по Москве, а если не сдержу слова, можешь все окна мне выбить, за рогаткой у тебя дело не станет!..» Ладно, сентябрь не за горами, скоро зазвенят школьные звонки. Посмотрим, если и дядя Сико баснями кормит, значит, никому в этом мире веры нет. Эх, повез бы он меня в Москву, не обманул бы, я такое выкину — только обо мне говорить станут ребята, «Путешествие Гулливера» позабудут!
Вечером, как бы поздно ни было, я останавливаю двуколку перед магазином и ласкаю привязанную там собаку. Потом приникну носом к витрине и заглядываю, не продали ли стол для пинг-понга. Вижу, стоит по-прежнему. Оборачиваюсь, и тут в меня целится сторож Нодар.
— Кто ты? Что тебе здесь надо? — От его крика стекла в витрине дребезжат.
— Отведи-ка ружье, не задел бы черт за курок! — советую я.
— Ух, это ты, Рати? — Он опускает ружье и приветствует меня: — Здравствуй, здравствуй, опять поздно возвращаешься!
— Здравствуй! Дел по горло, дядя Нодар, а дела откладывать нельзя, сам знаешь! Дело — прежде всего.
— А я удивляюсь, к кому ластится мой пес? — Потом задумывается и деловито предлагает: — Меняю свою собаку на твою Куршу, с придачей отдам.
Собака поскуливает, носится вокруг меня, звякает цепью.
— Давай, по рукам, — говорю я решительно.
— Сначала скажи, что требуешь в придачу?
— Твое ружье и девятнадцать, нет, двадцать девять, а еще лучше — тридцать девять патронов.