Земля надежды
Шрифт:
Он кивнул и быстро направился к лестнице.
— Напиши записку и отправь Александру, — сказала Эстер. — Не пугай его слишком, просто напиши, что у нее жар и что она хочет его видеть, если он может приехать.
Джон замер на полпути, послушный, как испуганный мальчик.
— Что раньше — травы или письмо? — спросил он.
— Письмо, — сказала она. — Потом травы, и поставь в вазу парочку тюльпанов. Ей будет приятно смотреть на них.
— Я принесу ей семпер, — сказал Джон, сразу подумав о самом лучшем тюльпане. —
Александр прибыл по реке на рассвете следующего дня. Он попросил перевозчика высадить его на берег как можно ближе к Ковчегу. Джон увидел его из окна уже на конном дворе, где тот скинул с себя накидку, жилет и даже штаны и бросил их в стойле. Он крикнул Джозефу, чтобы тот накачал воды, стащил с себя рубаху и встал под поток ледяной воды. Прежде чем вытереться насухо простыней, он практически нагишом прошлепал к кухне.
Кухарка изумленно взвизгнула, но Александр Норман прошел мимо в холл, не обратив на нее ни малейшего внимания.
— Простите, — коротко обратился он к Джону. — Но в Сити болеют, и я не хочу привезти заразу сюда. В Ламбете пока еще все чисто?
— Человек шесть умерло в деревне за эту неделю, — угрюмо отозвался Джон. — Спасибо за осторожность. Можете взять мои штаны и рубаху.
— Ей лучше? — спросил Александр.
Джон покачал головой.
— Вчера ночью лихорадка усилилась, и Эстер говорит, что жар все еще сохраняется.
— Но это не…?
Александр не мог заставить себя выговорить слово «чума».
— Эстер говорит, что нет.
Мужчины смотрели друг на друга с одинаково обеспокоенными лицами. Впервые с момента возвращения в Англию Джон испытал удовлетворение, общаясь с мужчиной, понимавшим, что чувствует он сам. Его собственное беспокойство было написано и на лице Александра. Оба они выглядели так, будто провели всю ночь за молитвой.
Джон протянул руки, и Александр крепко сжал их.
— Господи, только не…
— Прошу тебя, Господи, — отозвался Джон.
— Она так дорога мне…
— Я знаю, знаю.
— Я отослал ее из Сити сразу же, как только подумал, что она может оказаться в опасности…
— Все равно, эта зараза и в Ламбете. Нет такого места, где Френсис была бы в полной безопасности.
— Только не она…
— Мне так страшно, — очень тихо сказал Джон. — Я вспоминаю о ее матери и ее красоте — а Френсис так похожа на нее — и вот думаю, может, у них предрасположенность?
Александр покачал головой.
— Невозможно проследить, откуда эта зараза берется и кому она передается, — сказал он. — Вот что самое дьявольское. Просто никто ничего не знает. Все остальные здоровы? Джонни? Эстер?
— Мы все здоровы, — сказал Джон. — И Бог свидетель, каждый из нас с радостью поменялся бы с ней местами.
Александр на мгновение опустил голову.
— Вы прощаете меня за то, что я женился на
Джон коротко рассмеялся.
— Прощаю за все, что она уже натворила, и за все, что еще натворит, пусть только выздоровеет, — сказал он. — Я знал, что люблю ее, но даже не представлял насколько. Одна лишь мысль о том, что могу потерять ее, — все равно что умереть самому.
— А ребенок?
— Оба цепляются за жизнь, — сказал Джон. — Эстер говорит, оба держатся изо всех сил.
Мужчинам нечем было заняться. Пару раз раздавался стук в дверь, одного посетителя Джон проводил в комнату с редкостями, с другим обошел сад. Но остальное время они с Александром молча сидели в гостиной, по обе стороны холодного камина, и напряженно вслушивались в шаги наверху, ожидая известий. Джонни занял позицию на верхней площадке, напротив двери в комнату Френсис, и стоял там, стругая прутик карманным ножиком. Весь день он сидел смирно, как мальчик из церковного хора во время всенощной, прислушиваясь к звукам тихого разговора и неровному дыханию Френсис.
Эстер мало что могла сделать, лишь ни на минуту не оставляла Френсис одну. Она обтирала ей лоб уксусом и лавандовой водой, меняла простыни, когда те становились влажными от пота, держала ее за руку и говорила тихим и успокаивающим голосом, когда Френсис металась в горячечном бреду. Эстер поддерживала ее за плечи так, чтобы Френсис могла сделать несколько глотков холодной колодезной воды.
Но когда больная упала на подушки и затихла, когда румянец угас на ее щеках, а кожа стала бледной, как воск, Эстер ничего не могла поделать. Она просто сидела у изголовья и молилась, чтобы падчерица осталась жива.
Всю ночь Эстер провела у постели больной. В три часа утра голова упала на грудь, и Эстер заснула. Буквально через несколько минут ее разбудило движение на кровати.
— О, Эстер! — Голос Френсис прозвучал с такой скорбью.
Эстер сразу же проснулась и, приоткрыв глаза, вскочила на ноги.
— Что случилось? Ты нащупала бубоны? — в ужасе спросила Эстер, озвучивая самый худший страх.
— У меня кровотечение, — простонала Френсис.
Эстер сразу увидела, что жар спал, но Френсис была совершенно белой и изможденной. Ее ночная рубашка пестрела пятнами темно-вишневого цвета.
— Мое дитя, — прошептала Френсис.
Эстер оторвала кусок простыни и попыталась остановить кровь.
— Только лежи тихо! — приказала она. — Я пошлю Джона за повивальной бабкой, может быть, все обойдется.
Френсис послушно откинулась на подушки, но покачала головой.
— Я чувствую, что потеряла его, — сказала она.
Эстер, у которой никогда не было своих детей, поняла, что волею случая попала в трагедию, которую сама никогда не испытывала.
— Ты это чувствуешь?