Земля надежды
Шрифт:
— Он мой, — прорычал Бертрам, оскалив черные полусгнившие зубы. — Мой. Слышишь? Моя еда.
Джон раскинул руки в быстром умиротворяющем жесте, все время помня о тростниковых стрелах, острых как бритва, угнездившихся в колчане у него за спиной. Он мог наложить стрелу на тетиву и выпустить ее гораздо быстрее, чем Бертрам перезарядит свой мушкет и прицелится. Он что, совсем сумасшедший, угрожает пустым ружьем?
— Отойди, — махнул рукой Бертрам. — В сторону, или, Богом клянусь, я застрелю тебя на месте.
Джон отступил на два, три шага
Двигаясь с трудом, Бертрам наклонился к тельцу, поднял его за обмякшие уши и засунул в ягдташ. Он оскалил зубы на Джона.
— Убирайся, — снова сказал он. — Я убью тебя за то, что уставился на меня своими злыми черными глазами. Это моя земля, или в любом случае почти моя. Я не допущу, чтобы ты или твои ворюги-соплеменники бродили в десяти милях от моих полей. Пошел прочь, или я вызову солдат из Джеймстауна, и они выследят тебя. Если здесь поблизости твоя деревня, мы найдем ее. Мы найдем и тебя, и твоих щенков и выжжем все.
Джон отступил, не сводя глаз с Бертрама. Его лицо было изуродованной руиной, выкованной из старой, солнечно улыбающейся уверенности в себе. И теперь у Джона не было ни малейшего желания выступить вперед, назвать себя и поприветствовать своего старого друга и товарища по путешествию. Он не хотел знать этого человека, этого слабого, бранящегося, воняющего человека. Он не хотел признавать родства с ним. Этот человек угрожал ему, как врагу. Если бы он успел перезарядить мушкет, Джон не сомневался, тогда его кровь была бы на снегу, и живот был бы разорван выстрелом, как у зайца.
Джон склонил голову, как услужливый, испуганный, порабощенный индеец, и отступил назад. Через два, три шага он уже смог прислониться к изгибу ствола, зная, что глаза белого человека не смогут разглядеть его на фоне пестроты белого снега, темных теней деревьев и крапчатой коры.
Хоберт яростно всматривался в лесную тень, за считаные секунды поглотившую его врага.
— Я знаю, что ты там! — прокричал он. — Я мог бы найти тебя, если бы захотел.
Аттон подошел к Джону так тихо, что ни один сучок не хрустнул.
— Кто эта вонючка? — спросил он.
— Мой сосед, фермер, Бертрам Хоберт, — сказал Джон.
Звук имени показался странным и нелепым на губах, он так привык к журчанию речи повхатанов.
— Зима сгноила его ноги, — заметил Аттон.
Джон и сам видел, что Аттон прав. Бертрам сильно хромал, и на ногах у него вместо ботинок или сапог был толстый слой тряпок, перевязанных веревками.
— Это больно, — сказал Аттон. — Ему бы помазать ноги медвежьим жиром и носить мокасины.
— Он
По лицу Аттона промелькнула быстрая улыбка при мысли о невероятности такой встречи и такого урока.
— Он забрал нашего зайца. Убьем его?
Джон сжал руку Аттона чуть повыше локтя, когда тот потянулся к колчану, чтобы достать стрелу.
— Пощади его. Он был моим другом.
Аттон приподнял темную бровь.
— Он собирался пристрелить тебя.
— Он не узнал меня. Но он помогал мне строить дом, когда я только прибыл на плантацию. Мы вместе плыли по морю. У него хорошая жена. Когда-то он был моим другом. Я не хочу, чтобы его убили из-за зайца.
— Я бы убил его даже из-за мыши, — заметил Аттон, но стрела осталась в колчане. — Зато нам теперь придется переходить через реку. Здесь, где он протопал на своих гнилых ногах, теперь на мили не будет никакой дичи.
Они не нашли никакой дичи, хотя провели в лесу три дня, передвигаясь по узким тропам, которыми повхатаны пользовались на протяжении столетий. Время от времени тропа расширялась вдвое, а то и втрое от своей первоначальной ширины, и тогда Аттон хмурился и искал новый строящийся дом или новый земельный надел, куда и вела широкая тропа. Снова и снова они видели новые здания, гордо стоящие фасадом к реке, окруженные пустошами из-под поваленных деревьев и грубо расчищенной землей.
— Нужно идти дальше, здесь дичи не будет, — говорил тогда Аттон, глядя на все это с ничего не выражающим лицом.
На второй день им пришлось круто углубиться от реки в лес. Потому что плантации заполонили все берега, чтобы табак было удобно сплавлять прямо к причалу в Джеймстауне. Как только они отдалились от реки, им начало везти больше. В глубокой чаще им снова стали попадаться следы оленя, и на третий день, когда они описывали широкий круг по направлению к дому, взгляд Традесканта зацепился за огромный тенистый куст. Пока он смотрел на него, куст пошевелился. Он почувствовал руку Аттона на своей пояснице и услышал его дыхание.
— Лось, — сказал он.
Что-то в дрогнувшем голосе храброго воина заставило сердце Джона забиться быстрее. Зверь был массивный, а его рога — широкими, как крылья кондора. Двигаясь почти бессознательно, Джон установил на луке стрелу, и ему показалось, что стрела слишком тонкая, а заостренный тростниковый наконечник слишком легкий. Наверняка это будет все равно что стрелять горохом в ломовую лошадь. Ничто не сможет свалить этого монстра.
Аттон передвинулся в сторону от него. На секунду Джон подумал, что они традиционно возьмут зверя в ножницы, так, как они обычно загоняли оленя. Но потом он увидел, что Аттон закинул лук за плечо и взбирается на нижние ветви одного из деревьев. Когда он вытянулся на ветке с луком на изготовку, то кивнул Джону и улыбнулся одной из самых своих мрачных улыбок.