Земля надежды

Грегори Филиппа

— Ты вернешься и поможешь мне с посевами табака? Клянешься?

— Клянусь, — сказал Джон.

— Тогда нам не понадобятся продовольственные культуры, — жизнерадостно заявил Хоберт. — Мы купим все, что надо, с того, что я заработаю на табаке. И я обещаю, что мы все сделаем по справедливости. На следующую весну я приду на твой участок и буду работать на тебя, как мы и обещали, а? Как мы всегда говорили друг другу.

На этом Джон расстался с Хобертом и пересек реку как раз над порогами, где можно было прыгать с валуна на валун

в быстро мчащемся потоке. На другой стороне реки он стащил с себя дареные штаны и рубаху, свернул их и запрятал в развилке сучьев. Это напомнило ему детство Сакаханны и ее попытку жить в двух мирах. В Джеймстауне она носила длинное платье, а иногда и шляпку, но, как только возвращалась в свой лес, она надевала свой кожаный передничек и больше ничего.

Воздух приятно обвевал кожу, обнаженным он чувствовал себя больше мужчиной, чем в штанах. Он потянулся всем телом, как будто освободился от большего стеснения, нежели полотняная рубаха, и охотничьей трусцой повхатанов направился домой.

Сакаханна встретила его со сдержанной вежливостью глубоко оскорбленной жены. Джон не пытался объясниться или извиниться, пока они не оказались наконец одни на спальных нарах. В темноте дома тихое дыхание обоих детей означало, что они уснули.

— Я не мог вернуться тогда, когда обещал, — сказал он ее гладкой обнаженной спине. — Бертрам был болен, его жена голодна, а их раб не знал, что делать.

Она ничего не сказала и не повернулась к нему.

— Я остался, чтобы накормить голодную женщину и ухаживать за больным, — сказал Джон. — Когда я показал ей, как добывать еду, а ему стало лучше, я сразу же ушел, как только смог.

Он ждал.

— Ты хотела бы, чтобы я бросил их умирать?

Наконец она повернулась к нему.

— Лучше сейчас и по их собственной вине, чем позже, — просто сказала она.

Джон задохнулся от потрясения, когда смысл ее слов дошел до него.

— Ты говоришь как бессердечная женщина, — запротестовал он.

Она пожала плечами, будто ее мало волновало, думал он о ней как о бессердечной женщине или как о доброй.

Потом она снова повернулась к нему спиной и уснула.

Весна 1644 года, Виргиния

Джон не возвращался на участок Хоберта целый месяц. Он охотился с Аттоном и другими воинами, он жил как повхатан. Но между ним и Сакаханной возникла холодность, которую не могла скрыть рутина обыденной жизни.

Когда он решил, что настало время для посадки табака для Хоберта, он поговорил с Аттоном, а не с Сакаханной.

— Мой друг, который болел, нуждается во мне, чтобы посадить свой табак. Я должен пойти и помочь ему сейчас.

— Тогда иди, Орел. — Голос Аттона не предлагал никакой помощи.

— Сакаханна рассердится, если я пойду.

— Тогда оставайся.

— Я не прошу о помощи…

— А я и не собираюсь помогать.

Джон замолчал на мгновение, а потом постарался обуздать раздражение. Аттон улыбался. Он любил поддразнить собеседника.

— Я говорю тебе, что какое-то время меня не будет, — терпеливо сказал

Джон. — Я прошу тебя присмотреть за Сакаханной вместо меня и поддержать ее, если ей понадобится помощь. Она не пошлет за мной. Она сердится на меня. Она не пошлет за мной, даже если я буду нужен ей.

— Она не будет нуждаться. Дичь возвращается, рыба плодится. Зачем ты ей будешь нужен? Иди к своим вонючим друзьям.

Джон скрипнул зубами.

— Если кто-то из племени попадет в передрягу, ты придешь на помощь?

— Хоберт не из племени. Не из моего племени.

Джон замялся.

— И не из моего. — Он чувствовал, что сердце у него разрывается от этого конфликта преданности. — Но я не могу видеть, как он терпит неудачу, или заболевает, или умирает от голода. Когда-то он был добр ко мне, и я дал ему слово.

— Ты ходишь по кругу, — бодро заявил Аттон. — Все равно что человек, которого поразила снежная слепота. Все кругом и кругом. Что слепит тебя, Орел? Почему ты не можешь идти прямо?

— Потому что меня тащит в разные стороны, — угрюмо сказал Джон.

— Тогда разорви одну веревку, — деловито посоветовал Аттон. — Прежде чем она запутается у тебя в ногах и ты упадешь.

Он встал на ноги и, не оглядываясь, легкими прыжками понесся к реке проверить рыбную ловушку.

Дом Хобертов стоял посреди моря зелени. Бертрам начал посадки на полях, расстилавшихся между домом и рекой, и нелепые растеньица с крупными широкими листьями в три ряда выстроились и перед самим домом.

— Джон, слава богу, ты пришел! — стоя на коленях, сказал Хоберт. — Я боялся, что ты нас подведешь.

— Господин Традескант, мы очень рады вас видеть! — сказала Сара, работавшая подальше в том же ряду.

Джон, задыхавшийся от жары во вновь обретенных штанах и рубахе, помахал им обоим.

— Вам понадобится шляпа, чтобы укрыться от солнца, — пожурила его Сара. — В этой стране люди умирают от солнечного удара.

Джон приложил ладонь к лицу и ощутил жар, идущий от раскрасневшейся кожи.

— Это все из-за этой одежды, — сказал он. — Как можно здесь весной одеваться в шерсть?

— Это испарения в воздухе, — твердо заявила Сара. — Когда мы снова поедем в Джеймстаун, я куплю вам шляпу. Мы только что вернулись из города.

— Для тебя есть письмо, — внезапно вспомнив, сказал Бертрам. — Я отправился в город, чтобы купить мотыгу и получить кое-какие деньги, что мне прислали из Англии. Я заглянул в твою гостиницу, и там для тебя лежало письмо.

— Для меня? — спросил Джон.

— Оно в доме. Я положил его под матрас, на котором ты спал в прошлый раз, чтобы оно не затерялось.

Джон приложил руку к голове.

— Вот-вот! Солнечный удар! — торжествующе вскрикнула Сара.

— Нет, — сказал Джон. — Просто я чувствую… это так странно — получить письмо…

Он повернулся и пошел в дом, одним прыжком взлетел по лестнице. В чердачной комнатенке под соломенным матрасом его ждал свернутый и запечатанный листок бумаги, весь покрытый пятнами от долгого путешествия. Джон схватил письмо и сразу же узнал почерк Эстер.