Земля обетованная
Шрифт:
— Великолепный! — сказал Блюменфельд, глядя на его большие уши в синих прожилках.
— Мне вот что пришло в голову: почему бы вам не позаниматься с моей Мери. Уроки ей давать не надо — она и так хорошо играет, — просто вы будете сидеть рядом и следить, чтобы она не ошибалась. Сколько вы берете за час?
— Сейчас я даю уроки дочери Мюллера. Он платит мне три рубля в час.
— Три рубля! Зато вам приходится тащиться на другой конец города, в халупе сидеть… и разговаривать с этим хамом Мюллером тоже удовольствие небольшое…
— Там я тоже сижу во дворце, — промямлил Блюменфельд.
— Ну, ладно, там видно будет. Как говорится: свои люди, сочтемся, — сказал он в заключение.
— Когда мы начнем?
— Приходите сегодня после обеда.
— Хорошо, пан Гросглик.
— Позовите ко мне Штеймана.
— Сейчас, пан Гросглик.
Вошедший Штейман с беспокойством ждал распоряжений патрона.
Гросглик, засунув руки в карманы, молча прохаживался по кабинету, потом долго разглаживал бакенбарды и наконец решительно заявил:
— Я давно хотел вам сказать: меня раздражает постоянный звон стаканов и шипение газа.
— Пан Гросглик, мы приходим очень рано и вынуждены поэтому завтракать в конторе.
— И кипятите чай на газе. А кто за газ платит? Я! На мои деньги вы целыми днями распиваете чаи. Это какая-то нелепость! С сегодняшнего дня вы будете платить за газ.
— Но вы ведь тоже пьете…
— Да, и сейчас выпью. Антоний, принеси мне чаю! — громко крикнул он в переднюю, которая выходила в подворотню, и прибавил — Мне вот что пришло в голову. Так и быть, пейте, но за газ платите — вас много, и обойдется вам это недорого, а мне давайте чай в виде процента за пользование газовым устройством и помещением: ведь чай вы пьете в служебное время.
— Хорошо, я передам товарищам.
— Я делаю это для их же блага, потому что сейчас им неловко пить чай: их мучает совесть. А когда каждый заплатит за газ, он будет смело смотреть мне в глаза. Я забочусь об их нравственности, пан Штейман.
— У меня к вам просьба от имени товарищей.
— Говорите, только поскорей: мне некогда.
— Вы обещали в конце полугодия выдать наградные.
— А баланс как?
— Будет готов к сроку: они работают сверхурочно.
— Присядьте, пожалуйста, пан Штейман! Вы, наверно, устали, — вкрадчиво сказал банкир.
— Спасибо, пан Гросглик, меня ждет работа.
— Работа не гусь, из нее сало не вытопишь. Сядьте и послушайте, что я вам скажу: они очень рассчитывают на наградные?
— Они их честно заработали.
— Это я и без вас знаю.
— Простите, пожалуйста, пан Гросглик, — униженно и робко прошептал он.
— Я буду с вами откровенен, как с другом. Ну, сколько я могу им дать?
— Этого я не знаю.
— Допустим, тысячу рублей, — больше при всем желании не могу. Боюсь, мы закончим год с большим убытком.
— По сравнению с прошлым годом оборот увеличился вдвое…
— Ша! Раз я говорю с убытком, значит, так оно и
— Пятнадцать.
— А в филиале?
— Пять.
— Значит, двадцать человек. Если разделить эту сумму да еще за вычетом процентов в штрафной фонд, сколько придется на каждого? Каких-нибудь тридцать — пятьдесят рублей! А теперь я вас спрашиваю: что можно сделать на такой мизер? Какая от них будет польза?
— При том небольшом жалованье, какое мы получаем, и эти несколько десятков рублей — большое подспорье.
— Пан Штейман, вы глупый человек и к тому же не умеете считать! — Банкир рассердился и забегал по комнате. — Раздать эти деньги все равно что швырнуть их в грязь. Сейчас я вам скажу, кто на что их потратит. Вы приобретете выигрышный билет, — я знаю: вы играете в лотерею. Перельман купит себе новую пиджачную пару, чтобы обольщать работниц. Блюменфельд накупит кучу дурацких нот. Кугельман подарит жене новую шляпку к весеннему сезону. Шульц отправится к мамзелькам. Вильчек… этот их не промотает, а даст в долг под хороший процент. А остальные? Растранжирят до последней копейки! Зачем же зря бросаться деньгами? Нет, как честный гражданин, я не могу этого сделать! — вскричал он, ударяя себя в грудь.
Штейман иронически улыбнулся.
Банкир заметил это и, сев за стол, сердито сказал:
— И вообще нечего рассуждать: не хочу и не дам! Лучше куплю на эти деньги новую мебель для столовой. И вы будете иметь удовольствие говорить: «У нашего патрона столовый гарнитур за тысячу рублей!» Это производит хорошее впечатление! — Он издевательски засмеялся.
Штейман уставился на банкира блеклыми, словно выеденными чернилами, глазами с красными веками и смотрел на него до тех пор, пока тот не стал ерзать на стуле.
— Ну, ладно, так и быть, выдам вам наградные. Знайте, что я умею ценить добросовестный труд, — сказал он, несколько раз пройдясь по комнате.
Затем, порывшись в несгораемой кассе, извлек оттуда пачку пожелтевших векселей и, внимательно просмотрев их, сказал:
— Вот тут векселя на полторы тысячи рублей.
— Фирмы Вассерман и К°, — бегло взглянув на них, заметил Штейман. — Они гроша ломаного не стоят.
— Это еще неизвестно. Правда, фирма объявила о своей несостоятельности, но дела ее еще могут поправиться. И она заплатит все сто процентов.
— Хорошо, если они за сто рублей заплатят пять, но они ни гроша не заплатят.
— Вот векселя, и я желаю вам получить по ним сто пятьдесят рублей за сто. Сейчас я перепишу их на вас.
— Спасибо, пан Гросглик. — Штейман с унылым видом отступил к двери.
— А векселя?
— В конторе и так бумаги хватает.
В конце концов он взял их и вышел.
Прежде чем приняться за дела, банкир вынул из кассы конторскую книгу и в графе «наградные» написал: «Тысяча пятьсот рублей».