Земля обетованная
Шрифт:
Они обменялись рукопожатием и разошлись в разные стороны.
Мориц оглянулся, когда Меля уже входила в ворота дворца Мендельсона. Сам он направился в город.
Солнце, угасая, заходило где-то за городом, бросая на окна кровавые закатные отблески. Город затихал и как бы смешивался с сумерками — дома, крыши быстро сливались в сплошную серую массу, изрезанную каналами улиц, вдоль которых загорались бесконечно длинные линии газовых фонарей, и только фабричные трубы, словно лес могучих красных стволов, возносились
— Сумасшедшая! А я бы женился на ней! «Грюншпан, Ландсберг и Вельт» — солидная была бы компания, надо об этом подумать, — прошептал Мориц, усмехаясь своим мыслям.
VII
«Что это сегодня с Морицем?» — думала Меля, входя в большой трехэтажный дом на углу, который называли «Шаин дворец». «Правда, у меня пятьдесят тысяч приданого, а у него, наверно, дела плохи, отсюда эта внезапная нежность».
Продолжить свои размышления ей не удалось: в переднюю, слегка припадая на правую ногу, выбежала встретить Мелю закадычная ее подруга Ружа Мендельсон.
— А я уже хотела послать за тобой коляску — не могла дождаться.
— Меня провожал Мориц Вельт, шли медленно, он говорил мне комплименты, ну и так далее.
— Истый еврей! — презрительно сказала Ружа, помогая Меле раздеться и бросая на руки лакею шляпку, перчатки, вуаль, пелерину, по мере того как снимала их с Мели.
— Он шлет тебе нижайший поклон.
— Глупец! Думает, что если будет мне кланяться, то я с ним поздороваюсь на улице.
— Он тебе не нравится? — спросила Меля, приглаживая растрепавшиеся волосы перед большим трюмо, стоявшим между двумя высокими искусственными пальмами, украшавшими переднюю.
— Не выношу его, потому что отец как-то похвалил его, впрочем, Вилли тоже его не выносит. Пошлый фат!
— Вильгельм пришел?
— Все тут и все скучают, ждут тебя.
— А Высоцкий? — спросила Меля тише и слегка неуверенно.
— И он здесь и клянется, что перед тем, как прийти, вымылся с ног до головы. Слышишь, с ног до головы.
— Ну мы же не будем проверять…
— Приходится верить на слово. — И Ружа прикусила губу.
Рука об руку они пошли по анфиладе комнат, погруженных в предвечерние сумерки и обставленных с необычайной пышностью.
— Что ты делаешь, Ружа?
— Скучаю и притворяюсь перед гостями, будто они меня забавляют. А ты?
— Я ни перед кем не притворяюсь и тоже скучаю.
— Ужасная жизнь! — со вздохом сказала Ружа. — И до каких пор будет так продолжаться?
— Сама прекрасно знаешь, до каких пор, — наверно, до смерти.
— Ах, что бы я дала, если б только могла влюбиться! Что бы я дала!
— Дала бы себя и миллионы в придачу.
— Ты хотела сказать:
— Ружа! — укоризненно проговорила Меля.
— Ну, тихо, тихо! — И Ружа сердечно ее поцеловала.
Они вошли в небольшую комнату, всю черную: мебель, обои, портьеры — все было в черном плюше или окрашено матовой черной краской.
Комната производила впечатление часовни, приготовленной для похоронного обряда.
Две фигуры нагих, откинувшихся назад гигантов из темной бронзы держали над головами в геркулесовых ручищах большие ветви причудливо изогнутых подсвечников с хрустальными белыми цветами, из которых струился в комнату мягкий электрический свет.
На черных кушетках и низких креслах молча сидели несколько человек в самых непринужденных позах, один даже лежал на ковре, покрывавшем весь пол; ковер тоже был черный, только в середине был вышит огромный букет красных орхидей — как будто диковинные, уродливые, извивающиеся черви ползали по комнате.
— Вилли, ты мог бы перекувырнуться, приветствуя Мелю, — заметила Ружа.
Вильгельм Мюллер, огромный светловолосый детина в облегающем костюме велосипедиста, встал с кресла, бросился на ковер, трижды перекувырнулся с ловкостью профессионального гимнаста и, став на ноги, по-цирковому раскланялся.
— Браво, Мюллер! — крикнул лежавший на ковре у окна мужчина и закурил папиросу.
— Меля, иди поцелуй меня! — позвала дебелая девица, полулежавшая в кресле-качалке, и лениво подставила Меле щеку.
Меля ее поцеловала и села на кушетку рядом с Высоцким, который, склонясь над маленькой, худенькой, румяной блондинкой, положившей ноги на табуретку, что-то ей шептал, ежеминутно отряхивая лацканы, засовывая в рукава довольно грязные манжеты и энергично подкручивая светлые усики.
— С точки зрения собственно феминистической, — доказывал он, — между женщиной и мужчиной не должно быть никаких различий в правах.
— Пусть так, но какой же ты, Мечек, нудный! — пожаловалась блондинка.
— Ты не поздоровался со мной, Мечек! — прошептала Меля.
— Прошу прощения, пани Меля, тут вот я никак не могу убедить панну Фелю.
— С Высоцкого двойной штраф: Мелю он назвал «пани», а Фелю «панной». Плати, Мечек! — закричала Ружа, подбежав к нему.
— Заплачу, Ружа, сейчас заплачу. — И Высоцкий принялся расстегивать пиджак и шарить по карманам.
— Ну, Мечек, не расстегивайся до конца, это совсем не интересно, — прощебетала Феля.
— Я за тебя заплачу, если у тебя нет денег.
— Спасибо, Меля, деньги у меня есть — меня этой ночью вызывали к больному.
— Ружа, ну долго мне еще скучать? — простонала Тони в кресле-качалке.
— Вилли, развлекай Тони, слышишь ты, бездельник!