Земля обетованная
Шрифт:
— Возьмите это себе, Францишек, для детей! — приговаривала она, сгребая с тарелок на клеенку огрызки хлеба и обглоданные кости.
— Это еда для собак, а не для моих детей! — дерзко отвечал Францишек, нисколько не стесняясь.
— Ты просто глупый хам, из этого же можно еще сварить суп.
— Вот и отдайте кухарке, пусть сварит.
— Тихо, Франек, не ерепенься! Подай мне воды умыться!
И Грюншпан, почти одетый, начал умываться, весьма осторожно смачивая водой лицо, зато очень громко отфыркиваясь.
— Что ты имеешь против Леопольда Ландау, Меля?
— Ничего, потому что я его совершенно не
— А зачем больше? Когда дело сделается, у вас будет достаточно времени познакомиться поближе.
— Я вам, отец, еще раз решительно заявляю, что не пойду за него!
— Что ты тут торчишь, как муха в молоке! — прикрикнул Грюншпан на Францишека, который мгновенно исчез вместе с теткой.
Старик тщательно вытерся, причесался, пристегнул воротничок к не слишком чистой сорочке, повязал галстук, который ее совершенно закрыл, сунул в карман часы и щеточку с гребешком, пригладил перед зеркалом бороду, спрятал под жилет длинные белые шнурки, надел шляпу, пальто, взял под мышку зонтик и, натягивая теплые перчатки, наконец спросил:
— Почему же ты не хочешь выходить за него замуж?
— Я его не люблю, и он мне противен, а во-вторых…
— Ха, ха, ха! Моей маленькой Меле хочется покапризничать!
— Может быть, и так, но все равно я за него не выйду! — воскликнула Меля весьма решительно.
— Знаешь, Меля, я тебе ничего не скажу, я ведь совсем не строгий отец. Я мог бы тебя убеждать, мог бы устроить все без тебя, но я этого не делаю. А почему? Потому что я тебя люблю, Меля, и даю тебе время для размышления. Ты подумаешь, а ты девушка разумная, и не испортишь такую блестящую сделку, ты, Меля, будешь главной персоной в Сосновицах. Сейчас я тебе все объясню.
Но Меля не хотела слушать, она резко отодвинула стул и вышла из комнаты.
— Ох, эти женщины, вечно у них какие-то причуды! — пробурчал отец, ничуть не удивляясь ни ее отказу, ни уходу, и, допив остывший чай, отправился в город.
Несколько дней о женитьбе и речи не было. Ландау уехал, а Меля целые дни проводила у Ружи, чтобы пореже видеться с отцом, который, случайно ее встретив, снисходительно улыбался, гладил по щеке и спрашивал:
— Ну как, Меля, ты еще не хочешь быть женой Леопольда Ландау?
Обычно она ничего не отвечала, однако такое положение дел приводило ее в расстройство, даже в отчаяние. Она не знала, что делать, чем все это кончится. К тому же ее стал тревожить вопрос, любит ли ее Высоцкий. Вопрос этот сверлил ее мозг, как игла, и терзал все более мучительными и мрачными сомнениями. В иные минуты она была готова забыть о девичьей гордости и открыто признаться в своей любви, чтобы только услышать желанное слово «люблю»! Но Высоцкий у Ружи не появлялся, Меля только раз встретила его на улице — он вел под руку мать, поклонился Меле и, видимо, объяснил матери, кому он кланяется, потому что Меля почувствовала на себе ее испытующий взгляд. К Эндельманам Меля поехала с Ружей лишь из-за того, что у нее была надежда встретить там Высоцкого. Всего лишь надежда, она даже не знала, бывает ли он там.
Ехали подруги по городу не спеша, день был превосходный, тротуары высохли, и их заполняли толпы гуляющих, по-праздничному одетых рабочих, — на эту субботу приходился какой-то большой праздник. С девушками ехал сам Шая, он сидел на переднем сиденье и озабоченно укутывал
— Слушай, Ружа, мне хочется поехать в одно место, угадай, куда? Если угадаешь, возьму тебя с собой.
Ружа инстинктивно глянула на раскинувшееся над городом голубое небо и, не думая, воскликнула:
— В Италию!
— Угадала, через несколько дней можем выехать.
— Я поеду с тобой, но при условии, что и Меля поедет с нами.
— Пусть едет, нам будет веселее в дороге.
— Благодарю тебя, Ружа, но ты же знаешь, что я не могу, отец не даст согласия.
— Как это не даст? Если я хочу, то как это Грюншпан не даст согласия! Завтра я буду у него, поговорю об этом, и в следующую субботу мы уже будем нюхать цветы апельсиновых деревьев.
Ружа прежде бывала в Италии с братом и невесткой, но теперь ей хотелось поехать, чтобы показать Италию подруге. Старик Мендельсон тоже бывал в Италии, но всегда недолго — когда мороз сковывал землю и снег покрывал всю страну, в нем пробуждалась смутная, но неодолимая тоска по солнцу и теплу, это превращалось в некую манию, и в конце концов он приказывал укладывать чемоданы, брал одного из сыновей и поспешно, без долгих сборов, уезжал в Италию, в Ниццу или в Испанию. Но не далее как через две недели возвращался обратно. Он не мог, не умел жить без Лодзи, ему не хватало тех шести часов, которые он ежедневно просиживал в конторе, не хватало грохота машин, бешеного движения, напряженной жизни его фабрики, не хватало Лодзи, и, едва удалившись от нее, он, снедаемый тоской, возвращался. Лодзь притягивала его, как магнит притягивает железные опилки.
— Только я, папа, возвращусь не так скоро.
— Хорошо, я тоже хочу на этот раз побыть подольше, устал я от Лодзи.
Они подъехали к трехэтажному зданию, довольно удачной копии строгого дворца во флорентийском стиле; стояло оно в саду, на одной из боковых улиц, и было от нее отгорожено чугунной оградой, увитой плющом, среди которого блестели позолоченные острия столбиков и голубые майоликовые горшки на постаментах, с цветущими кустиками розовых азалий, выставленных к нынешнему торжеству.
В глубине сад граничил с фабрикой Акционерного товарищества «Кесслер и Эндельман», огромная кирпичная стена которой сверкала на солнце множеством окон.
Кучер обогнул клумбу с оранжерейными цветами и кустами и стал подле портика с колоннами; увитые плющом, они поддерживали террасу с раскрашенной под мрамор деревянной балюстрадой.
Из продолговатого вестибюля с красным ковром, посреди которого стояла большая кадка с цветущим рододендроном, вела на второй этаж широкая лестница, также покрытая красным плюшем и окаймленная двумя рядами буйно цветущих азалий, которые, словно снежные грядки, выделялись на фоне обитых темно-красным дамастом стен.
Вестибюль и лестница были ярко освещены электрическими лампами, отражавшимися в огромных зеркалах.
Несколько лакеев, одетых в черные ливреи с золотым шитьем на воротниках, помогали гостям раздеваться.
— А тут очень красиво! — тихо сказала Меля, поднимаясь по лестнице вслед за Ружей.
— Да, красиво! — презрительно бросил Шая; обрывая по пути цветы, он бросал их на ковер и топтал своими скрипучими сапогами.
Эндельман вышел их встретить на площадку, сердечно поздоровался со всеми и торжественно повел в гостиную.