Земля обетованная
Шрифт:
Действительно, то был Яскульский, а с ним Высоцкий, о котором сплетничали, что, хотя у него пациентов больше, чем у всех других врачей в Лодзи, он, мол, живет на средства своей матери, так как лечит только бедняков.
Высоцкий любезно поздоровался со всеми, задержавшись взглядом на Зосе, которая стала так, чтобы ее лучше было видно; потом принялся обследовать больного.
Зося усердно помогала ему приподнимать Антося, все время вертелась возле кровати, и Высоцкий наконец с раздражением сказал:
— Прошу вас оставить нас одних.
Раздосадованная
— Ну, клянусь же тебе, я нисколько не пьян. Встретился я со Ставским. Помнишь его? В Лодзь приехал он бедняк бедняком, потому что швабы его, как и нас, выжили из усадьбы. Ну, пошли мы в ресторан «Польский», поплакали над нашей долюшкой, выпили по рюмочке, вот и вся наша пьянка, а потом я одному еврею порекомендовал лошадей для покупки, и мы выпили на магарыч, а больше ни капельки. Был у Шварца, место уже занято, но вроде бы должно освободиться место на железнодорожных складах, завтра пойду к директору, может, удастся устроиться.
— Да, как все тебе удается, — с горечью пробормотала жена, тревожно глядя на Антося и на доктора.
Уставясь покрасневшими глазами на лампу, Яскульский молчал. На его опухшем лице с пышными светлыми усами лежала печать беспомощности и какого-то прямо-таки рокового разгильдяйства.
Он и впрямь был типичным разгильдяем.
Из-за разгильдяйства потерял и свое, и женино состояние, из-за разгильдяйства вот уже два года не мог найти работу, а если стараниями друзей ему находили место, он тут же его терял, опять-таки из-за своего разгильдяйства.
Он был чрезмерно мягок и чувствителен, умом не блистал, мужеством не отличался, по любому поводу пускал слезу, жил надеждой на наследство и на перемену к лучшему, а покамест все искал место, давал советы насчет покупки лошадей и постепенно спивался, тоже по разгильдяйству, не имея сил противостоять, когда потчевали, а семья между тем погибала от бедности, и он ничем не мог помочь, ибо ничего не умел делать и ни к чему не был способен.
Жена принялась шить курточки, фартуки, чепчики и по воскресеньям ходила их продавать в Старое Място; взялась было стирать белье живших в их доме рабочих, но на это у нее не хватило сил; тогда она начала давать домашние обеды тем же рабочим, но этого оказалось недостаточно, и она, сознавая, что сама не очень-то образованна, стала давать уроки дочкам фабричных мастеров и служащих, учила их польскому и французскому языкам и игре на фортепьяно.
Все эти усилия, напряженная работа по восемнадцать часов в день приносили ей рублей десять в месяц. Но она спасала семью от голодной смерти, и действительно сумела спасти.
С недавних пор их положение стало поправляться, когда Юзек начал зарабатывать по двадцать рублей в месяц и все до гроша отдавать матери.
— Ну как, пан доктор? — спросила она, подходя к Высоцкому, когда он закончил осмотр.
— Без перемен. Лекарства давайте те же самые, а к молоку
Он достал из кармана пальто бутылку и коробочку с порошками.
— Что же дальше будет? — спросила она так тихо, что он скорее догадался, чем услышал.
— Кто может знать! Надо бы его отправить в деревню, как только потеплеет. Я было подумал о летних лагерях, но это не для него. Во всяком случае, что касается двоих ваших старшеньких, я мог бы похлопотать, чтобы их отправили с другими детьми, неделя-другая в деревне пойдет им на пользу.
— Благодарю вас.
— Ну что, молодец, поедем летом на травку, а?
— Поедем, пан доктор.
— А читать ты любишь?
— Очень люблю, только я уже все книжки прочитал, даже старые календари.
— Завтра пришлю тебе новые книжки, только ты должен будешь мне рассказать обо всем, что прочтешь.
Антось крепко сжимал руку доктора, не в силах от радости слова вымолвить.
— Ну, будь здоров, через несколько дней я опять зайду.
Высоцкий ласково погладил его потный, холодный лоб и начал надевать пальто.
— Пан доктор, — робко заговорил Антось. — Эти фиалки так хорошо пахнут. Милый пан доктор, возьмите их. Вы так добры ко мне, как мама, как Юзек, возьмите их, это Зося мне принесла, а вы их возьмите, — упрашивал мальчик слабеньким голосом, но с такой горячностью, что растроганный Высоцкий взял букетик и приколол к отвороту пальто.
Когда он прощался, Яскульская хотела сунуть ему в руку рубль.
Он отпрянул как ошпаренный.
— Пожалуйста, пани, без этих глупостей! — с возмущением воскликнул пан Высоцкий.
— Простите, но мне же неудобно, что вы, пан доктор, тратите столько времени и труда…
— Чего там, ваш сын мне уже заплатил. Спокойной ночи, пани. — И он исчез в коридоре вместе с Яскульским, который пошел проводить доктора по переулкам до Пиотрковской.
— Дурацкая шляхетская фанаберия, — бормотал Высоцкий, шагая так быстро, что Яскульский еле за ним поспевал.
— Пан доктор, у вас для меня ничего не будет? — спросил Яскульский, наконец поравнявшись с доктором.
— Места есть, да только там надобно работать.
— Разве ж я не хочу работать?
— Может, вы и хотите, только в Лодзи хотенья недостаточно, здесь надо уметь работать. Почему вы, например, не остались у Вейсблата? Место было неплохое.
— Слово чести, я не виноват. Директор так меня преследовал, так ко мне придирался, что я не мог выдержать, меня постоянно оскорбляли…
— Тем, кто оскорбляет, дают по морде, но прежде всего надо не давать повода ни для насмешек, ни для оскорблений. Мне было стыдно за вас.
— Но почему? Я же честно работал.
— Да, знаю, но мне было стыдно за ваше разгильдяйство.
— Я работал, как умел и как мог, — со слезами в голосе возразил Яскульский.
— Да не плачьте же вы, черт возьми, вы же не подсовываете мне слепую лошадь, я вам и так верю.
— Слово чести, вы меня оскорбляете…