Земля обетованная
Шрифт:
— Очень хорошие краски, — пробормотал кто-то.
— А капитал еще лучше. А?
— Jа, jа! Одна рама для такого ландшафта стоит немало, — произнес толстяк Кнаабе, с видом знатока постукивая портсигаром по бронзовой раме.
— Да у нашего хозяина хватило бы и на золотую, пан Кнаабе. Если хватает на шапку, должно хватить и на голову, — рассмеялся Гросглик, который всегда подкреплял свои мысли сравнениями.
— Гениально сказано, пан Гросглик, — сдерживая смех, воскликнул Бернард.
— У меня и на это хватит, — скромно
— Прошу взглянуть, вот еще одна Мадонна, это копия с картины Чимабуэ [31] , но она лучше оригинала, даю слово, лучше, потому что стоит тысячу рублей. А? — вскричал хозяин, заметив скептическую усмешку на устах банкира.
— Посмотрим, мне очень нравятся Мадонны. Я моей Мери купил Мадонну Мурильо. Если ей доставляет удовольствие иметь в своей комнате такую картину, почему бы не купить?
31
Чимабуэ (ок. 1240—ок. 1302) — итальянский живописец.
Так они осмотрели несколько десятков картин и остановились перед большой мифологической сценой, занимавшей полстены и изображавшей Вход в Гадес [32] .
— Колоссальная штука! — с изумлением воскликнул Кнаабе.
Эндельман принялся объяснять значение изображенных фигур, но Гросглик быстро перебил его.
— Это же самый обыкновенный могильщик, и вся картина дрянная. Зачем рисовать такие печальные вещи? Я как увижу похороны, так потом лекарства принимаю, несколько дней сердце болит. Кому суждено умереть, тот не утонет!
32
Гадес — подземное царство в представлениях древних греков.
— Второе отделение концерта, прошу в гостиную! — пригласила пани Эндельман.
— Могу вас поздравить с такой галереей, да, да, поздравить! — кричал банкир.
— Что они там будут представлять в гостиной?
— Извольте программу, здесь все напечатано.
Бернард подал банкиру длинную полоску некрашеного шелка, разрисованную вручную, на которой была по-французски написана программа.
Они вернулись в гостиную, где общество уже затихло и нанятая пара актеров выступала с французским диалогом.
Мужчины, столпившись у двери буфетной, со скучающими лицами слушали, но вскоре стали возвращаться к оставленным стаканам и рюмкам; женщины же, напротив, слушали с жадностью и пожирали глазами актеров, изображавших молодых, простодушных влюбленных, на которых в дороге напали в горах разбойники, схватили их и разлучили.
Теперь влюбленные встретились и рассказывали о своих приключениях с таким наивным цинизмом, с такой элегантной разнузданностью, что дамы покатывались со смеху и ежеминутно хлопали
— Ah, mon Dieu, mon Dieu! Tr`es joli, tr`es joli! [33] — громко выкрикивала в восхищении вся увешанная драгоценностями, как ювелирная лавка, пани Кон, жена одного из фабрикантов; на ее маленьких, заплывших жиром глазках выступили слезы от хохота, она веселилась всей душой, ее толстые, одутловатые щеки и плечи, похожие на укутанные в черный шелк вальцы, тряслись, как студень.
— Во что они тебе обошлись, Эндельман? — тихо спросил Гросглик.
33
Ах, Боже мой, Боже мой! Очень мило, очень мило! (фр.).
— Сто рублей и ужин, но они стоят тысячу, видишь, как гости веселятся.
— Хорошая идея, я на именины жены обязательно их найму.
— Наймите теперь, они вам тогда изрядно уступят, — шепнул ему через плечо Бернард и подошел к Меле, которая сидела одна позади всех, потому что Ружа села в первом ряду, чтобы не упустить ни слова из диалога.
— Проснись, Меля! О чем задумалась?
— В эту минуту я думала о тебе, — шепнула она, поднимая на него свои серые глаза.
— Вот и нет, ты думала о Высоцком! — сердито прошипел Бернард и стал обрывать цветущие гиацинты, стоявшие на столике, у которого он сел.
Меля смотрела на него удивленными и словно испуганными глазами.
— Я могла бы точно так же думать о Ландау или о другом знакомом, чьи имена ты мог бы назвать с таким же успехом, раз ты не веришь моим словам.
— Извини, Меля, я тебя обидел?
— Да, обидел, ведь ты знаешь, что я никогда не говорю того, чего не думаю.
— Дай мне руку.
Она протянула ему руку в белой перчатке с вышитым серыми нитками узором.
Бернард расстегнул пуговички и довольно крепко поцеловал ей ладошку.
— Раз Высоцкому можно, так можно и мне! — стал оправдываться он, когда Меля резко выдернула руку. — Но кстати, о Ландау. Мне сказали в городе, что ты за него выходишь. Это правда?
— И что же ты ответил тем, кто говорил о моем замужестве?
— Что это слухи, которые никогда не подтвердятся.
— Благодарю тебя, этого и впрямь не будет. Даю тебе слово, что я за него не выйду, — прибавила Меля решительней, заметив в его взгляде недоверие.
По худощавому, нервному лицу Бернарда промелькнуло выражение радости.
— Я тебе верю, я ни на миг не допускал, что ты можешь за него выйти. Ты — и такой заурядный конторщик! Да он же простой делец без всякого образования, пошлый еврей. В самом крайнем случае я бы предпочел для тебя Высоцкого.
Глаза Мели сверкнули, легкий румянец залил лицо, она опустила веки под испытующим взглядом Бернарда и, поправляя браслет, прошептала: