Земля обетованная
Шрифт:
Кама спала лежа навзничь, заложив руки под голову. Луч света, проникавший через открытую дверь из передней, озарял ее детское, зарумянившееся личико в ореоле черных кудряшек, накрученных на белые папильотки.
Боровецкий бесшумно вышел, чтобы ее не разбудить.
«Даже пойти некуда», — думал он, и хотя помнил, что обещал Люции сегодня вечером быть у нее, не пошел туда.
Теперь, когда душа его была во власти меланхолических и волнующих воспоминаний об Эмме, мысль о Люции возникала как укор
Эта женщина бесила его своей заурядностью и глупостью. Он уже не находил в ней ни одного из достоинств, которые ему виделись вчера. И, наверно, случись ему говорить о ней в эту минуту, он бы не сказал ничего хорошего, дабы таким способом оправдаться перед собой и успокоить расшалившиеся нервы.
Отряхнувшись от раздумий, Кароль направился в гостиницу к Куровскому, с которым не виделся несколько недель.
— Пан Куровский у себя? — спросил он служителя на втором этаже.
— Сейчас узнаю, встал ли он.
Через минуту служитель возвратился и предложил провести гостя в номер.
— Кароль? — спросил сильный, звучный голос.
— Да, я. Ты еще спишь?
— Не совсем. Будь добр, посиди в гостиной, через две минуты я выйду.
Боровецкий ждал с нетерпением, расхаживая по небольшой, изысканно меблированной гостиной.
Куровский, кроме квартиры при своей фабрике в пригородной деревне, снимал в этой гостинице другую, лодзинскую квартиру для «секретных дел», как он выражался. Он приезжал каждую субботу, по вечерам обычно принимал у себя добрых знакомых, пил с ними, беседовал, играл в карты; затем все воскресенье он спал, а вечером уезжал домой, исчезая опять на неделю.
Такую жизнь он вел уже несколько лет. Настоящих друзей у него не было, хотя с теми, кого он у себя принимал, он был на «ты».
Куровский являл собою необычный экземпляр человека авантюрного склада, однако, зацепившись на поверхности этой «земли обетованной», он в ней акклиматизировался, поскольку делал здесь деньги, и порвал с тем миром, откуда пришел.
Знали о нем не много.
Лет десять тому назад он появился на лодзинской земле с остатками большого состояния, о потере которого, видимо, не слишком горевал. Основал фабрику с каким-то аферистом мелкого пошиба и через год остался без гроша. Потом пытался самостоятельно что-то предпринимать, но успеха не имел. Далее «учился работать», как определял он сам несколько тяжких лет, проведенных на второстепенной должности на фабрике Бухольца.
Наконец, опять вместе с компаньоном, он основал фабрику химических препаратов, ибо когда-то окончил в Германии химический факультет, и тут уже он не потерпел банкротства, но, напротив, стал единственным владельцем, а компаньон отбыл в Варшаву, надеясь выхлопотать себе место в трамвайном управлении.
Фабрика росла тем бешеным, американским темпом, какой
Он не обанкротился, ни разу не горел, никого не обманывал и быстро наживал капитал. Это и было его целью, к ней он упорно стремился, не щадя трудов.
И все же человек он был странный.
Аристократ до глубины души, ненавидевший аристократию; консерватор, фанатично веривший в прогресс науки; вольнодумец и в то же время ревностный сторонник абсолютизма; искренний католик, еще более искренне насмехавшийся над любой религией; изнеженный сибарит, не любивший себя утруждать, он при всем этом был неутомимым тружеником.
Насмехаясь над всем и вся, он, однако, обладал сердцем, чувствительным к чужому горю, и широким умом, снисходительным к слабости. Таковы были противоречия, таившиеся в его весьма цельной и оригинальной натуре.
— Куровский — это польский винегрет! — определил когда-то Бухольц, питавший к нему уважение.
Боровецкий внезапно остановился — ему показалось, что он слышит в соседней комнате женский голос и шелест платья, но тут же все стихло, и появился Куровский. Поздоровавшись, он сел за стол, взгляд у него был беспокойный и раздраженный.
— Придет кто-нибудь сегодня? — спросил он, поднимая на Кароля большие, орехового цвета глаза.
— Насколько мне известно, будут все. Мы уже не виделись целых три недели.
— Стосковались, что ли? — небрежно бросил Куровский, и на лице его промелькнула усмешка.
— Конечно, можешь не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь, иначе мне пришлось бы признать, что и вам знакомо сомнение, это царственное свойство мысли.
— А тебе не хочется?
— Почему-то не могу. Но довольно об этом. Ты сегодня какой-то тусклый, у тебя выражение лица как у мужа, которому впервые изменила жена.
— Почему бы не сказать «страдающего несварением желудка»? — воскликнул Кароль, которого задела верная догадка, содержавшаяся в словах Куровского.
— Как тебе угодно! Но они наверняка придут? — спросил тот, глянув на часы и бросая злобно-иронический взгляд на портьеру, закрывавшую дверь в спальню, где послышался еле уловимый шорох.
— Макс, Эндельман и Кесслер будут, это точно, потому что Макс выспался, а другие изрядно соскучились на нынешнем приеме у Эндельманов.
— Да, я тоже получил приглашение! Ну и как, много было золотых телушек?
— Очень метко сказано. Бернард подробно докладывал мне об их приданых, мы всех по очереди рассматривали, но зрелище, надо признаться, отнюдь не занимательное.
Кароль меланхолически покачал головой — перед ним возникло лицо Эммы и вспомнились ее слова.