Земля
Шрифт:
Подошел он к ней поближе, не привидение ли, думает, и коснулся рукой ее груди. Ткашмапа схватила его руку и крепко прижала к своей груди. Потом тряхнула головой и отбросила назад длинные волосы, до самых пят скрывавшие ее тело. И оказалась она нагой, и тело ее было прекрасно. Помутился у Зурхана разум при виде такой красоты. А ткашмапе только того и надо. Крепко обняла она своими сильными руками Зурхана и прижала к обнаженной груди. «Полюби меня», — молила она Зурхана. «К чему тебе моя любовь, да разве достоин я твоей красоты?» — удивился Зурхан. «Нужна, нужна мне твоя любовь», — твердила ему обезумевшая от страсти женщина. И огонь ее страсти опалил сердце охотника: изменил он своей жене. Целый день нежились они в объятиях на золотом
— Ну и ну! Вот тебе и лесная царица. Как бы и у наших ткашмап не оказались такие жестокие сердца, — вновь повернулся к девушкам Бачило.
— Вот этого я не знаю. Но знаю одно: не давши слова — крепись, а давши — держись. А кто это правило нарушит, пусть поглядит на вершину Квири. И сейчас еще стоят там каменные изваяния охотника и его пса. Сказывают, на один день в году оживляет ткашмапа охотника и его пса. И тогда слышны на всю округу вой пса и выстрелы Зурхана.
— Славная легенда, — одобрил Бачило рассказ друга. — Не люби я свою Цисану так сильно, не преминул бы я поклясться в любви одной из наших ткашмап.
— Берегись, камнем станешь.
— Ну, ради такой девушки не грех и в камень превратиться.
— Ах, вот как ты свою Цисану любишь!
— Да я пошутил, Уча, — сказал Бачило. — Моя ткашмапа — моя Цисана. И я вовсе не собираюсь становиться клятвоотступником.
— И я не смогу своей клятве изменить, Антон. Но ох как трудно быть равнодушным к таким красавицам!
— А кто тебе сказал, что мне легко?
И все же они безразлично проходили мимо девушек, и те, окончательно потерявшие надежду, махнули на все рукой. И вновь стали безраздельными хозяевами скамеек под платанами старики и дети. А девушки даже на пляж перестали ходить. Откуда им было знать, что сердца Учи и Антона давно уже отданы другим.
Парни каждый день думали только об одном: вынуть побольше кубометров грунта из канала. Чем раньше будут осушены болота, тем скорее получат они землю.
Бачило старался в кратчайшие сроки обучить Учу управлять экскаватором, чтобы машина могла работать в две смены. Однажды, возвратясь с работы, Уча вытащил из нагрудного кармана выцветшую фотографию Ции с обтрепанными от долгого ношения краями и приколол ее к стене
— Я даю тебе слово, Ция, что каждый день буду вынимать все больше и больше кубиков.
Бачило в это время умывался во дворе. Он вернулся, когда Уча давал слово своей невесте. Уча был так увлечен, что даже не заметил возвращения друга. Антон никогда не видел фотокарточки Ции и теперь, взглянув на стену, сразу догадался, что это за девушка. Удивили его лишь слова под фотографией.
— Обещаю тебе, Ция, каждый день рапортовать...
— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило. — Дай-ка и я сделаю то же. — Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью. — И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче. — Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон, — серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану, — подхватил Антон. — Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордия рассказал.
— Исидоре Сиордия?! — удивился Уча. — Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здорово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька. Но что у него в душе — поди узнай.
— Злоба у него в душе — вот что. Не приглянется ему человек или не так что-то скажет, он тут как тут — норовит все в книжечку занести. Не к добру вроде бы это.
— Еще бы... Такое к добру не приводит.
— Фу ты! Мы о любви, кажется, говорили, и на тебе — черта вспомнили.
— Давай лучше познакомимся с нашими невестами. — Антон подошел к фотографии невесты Учи, встал по стойке «смирно», пристукнул каблуками и отрекомендовался: — Антон Бачило, очень приятно.
Уча проделал то же самое перед фотоснимком Цисаны. Потом друзья, громко расхохотавшись, обнялись.
— Так вот будет лучше.
...Когда Тариел Карда и Коча Коршия вошли в палату городской больницы, Васо Брегвадзе спал. У него был перелом основания черепа, сломано четыре ребра, вывихнута правая рука. Да к тому же еще и сотрясение мозга. Несколько дней он был без сознания, и все уже потеряли надежду на его спасение. Но он выжил благодаря крепкому организму. Рука его была в гипсе, грудь и голова забинтована, лишь глаза и губы виднелись сквозь отверстия в бинтах.
Две недели к Васо никого не пускали, и только теперь Тариелу и Коче разрешили его проведать. Чтобы не разбудить Васо, посетители решили тихо удалиться. Только-только собрались они осуществить свое намерение, как больной открыл глаза. И вдруг улыбнулся.
— Все-таки разбудили мы тебя, Васо, — встревожился Тариел.
— Н-н-ничего страшного, присаживайтесь, — после перенесенного потрясения Васо стал заикаться пуще прежнего.
— Как себя чувствуешь, Васо? — спросил Коча. Он осторожно присел на краешек стула. Тариел последовал его примеру.
— Вр-р-роде бы выкарабкался. Умирать во всяком случае не собираюсь. — Исхудавшая, по-прежнему мужественная рука Васо безжизненно покоилась на одеяле.
Тариел и Коча старались не смотреть на Васо, чтобы не выдать охватившего их волнения.