Земля

Чиковани Григол Самсонович

— Ешьте, ешьте. Вот вам крылышко. Вы любите крылышко?

— Да ради вас я готов хоть волка съесть, — сказал Бондо и взял крылышко.

Цисана обратилась к Гудуйе:

— Вы ложитесь, дедушка. Вам отдохнуть надо.

— Нет, дочка, тебе больше отдых нужен. Ложись ты на мою кровать.

— Я возле Бондо посижу, дедушка. Для этого я пришла сюда.

Васо Брегвадзе всю ночь не сомкнул глаз. Ломило поясницу, руки и ноги нестерпимо ныли. Работа на экскаваторе с непривычки вконец доконала его. Он ворочался с боку на

бок, но все без толку: боль не проходила и сон не шел.

У Бондо резко упала температура, и он, ослабев, забылся в глубоком сне. Цисана, подложив под щеку ладошку, прикорнула на стуле и чему-то улыбалась во сне.

Гудуйя спал не раздеваясь. Проснулся он чуть свет, осторожно, чтобы не заскрипела кровать, присел и окинул спящих заботливым взглядом. Потом тихо взял сапоги и крадучись вышел в коридор. Ни Бондо, ни Цисана даже не шелохнулись.

На дворе было темно. В бараках все еще спали. Собака ждала Гудуйю у ступенек. Они быстро обогнули барак и поспешили к каналу, Гудуйя хотел добраться к экскаватору до прихода Учи, чтобы залить горючее и масло.

На деревьях просыпались птицы. Слышалось хлопанье крыльев, шелест листвы. Гудуйя шел по тропинке. Собака по обыкновению трусила впереди, обнюхивая траву и кустарники и поминутно оглядываясь назад. Оглянется, удостоверится, что хозяин следует за ней, повиляет хвостом от умиления и снова затрусит вперед. Собака боялась, что хозяин может оставить ее, и поэтому ни на шаг не отходила от него. Спала она под крыльцом барака, а в течение дня сопровождала Гудуйю повсюду, куда бы он ни пошел.

Гудуйя еще издали заслышал лязг и грохот экскаватора. «Обогнал», — сокрушенно вздохнул он и улыбнулся, радуясь Учиной сноровке. Гудуйя прибавил шагу. Лязг экскаватора подстегнул и собаку.

Эту тропинку протоптал Гудуйя. Несколько раз на дню ходил он по ней взад и вперед: от барака к каналу, от канала к столовой, потом опять к каналу и снова к бараку. Все здесь было знакомо Гудуйе, и, случись нужда, он мог с закрытыми глазами без помех пройти этот путь.

Лес был темный, как и все леса в болотистой Колхидской низменности, шумный, неспокойный, полный зверей и птиц, еще более сумрачный и опасный в пору дождей и гроз. В непогоду штормовой ветер налетал на лес. Деревья шумели и стонали, кустарник разбойно свистел, гром взрывался, молния зловеще освещала всю эту сумятицу. Шум леса сливался с ревом моря. Море выходило из берегов, бешено врывалось в лес и с грохотом разбивалось о деревья.

Раньше Гудуйя, взбудораженный непогодой, выходил, бывало, из своей хижины и долго стоял там. Дождь и ветер секли его лицо, молния озаряла кряжистую фигуру. «Ого-го! Ого-го! Ого-го!» — громовым голосом выводил Гудуйя, словно подпевая мощному хору обретших речь леса, дождя, ветра, грома и моря.

Тихий лес и спокойное море умиротворяли взбаламученную душу Гудуйи. Вот и сейчас пробуждающийся ото сна лес блестел и переливался всеми цветами радуги под еще робкими лучами восходящего солнца. Тишину нарушали лишь негромкое пение, чирикание и свист птиц, будто прочищающих горло.

Гудуйя уверенно шагал по своей

тропинке, задевая широченными плечами деревья, покрытые мхом и лишайником, кусты и камыши, норовящие перебежать ему дорогу. Шагая по безбрежной зелени и вдыхая всей грудью утреннюю прохладу, он чувствовал, как вливается в его легкие этот родной, привычный, но всегда новый и животворящий воздух. На его плечи и голову щедро осыпалась роса, возвращая ему силу и жажду деятельности.

Наконец он вышел на опушку леса. Вдали завиднелись канал и Учин экскаватор.

Постепенно оттаивала и смягчалась душа Гудуйи, шаг за шагом слетали запоры с его замкнутого сердца, свет все чаще освещал его сумрачные глаза. Улыбка прогоняла с лица хмурую тучу, возвращая ему ясность. Вот и сейчас, стоило Уче помахать ему рукой, как улыбка тронула жесткие губы старика.

— Как там Бондо, дедушка Гудуйя? — стараясь перекричать грохот экскаватора, спрашивал из кабины Уча.

— Все в порядке. Жар спал, — отвечал Гудуйя.

Собака по-прежнему трусила впереди, Гудуйя, весь омытый росой, шел за ней размашисто и твердо.

Уча выключил двигатель и по пояс высунулся из кабины, с улыбкой ожидая их приближения.

— Так какая же у него температура?

— Вся вышла. Он поужинал и сразу заснул. Та девушка сказала, что озноб больше не повторится.

— Откуда ей знать, — засмеялся Уча. — А может, и вправду не повторится, дай-то бог. Знаешь, дедушка, к нам скоро вагончики привезут. Прямо здесь и будем жить, чтобы зря не бегать туда и обратно. И драгеры станут бригадой работать. У нашего экскаватора больше ни минуты простоя не будет — целые сутки в работе. — И, чтобы Гудуйя не спросил, кому первому пришла в голову эта мысль, торопливо закончил: — Так в управлении решили.

— Умно придумано! — крикнул снизу Г удуйя. — Только где же столько драгеров-то взять?

— Мы трактористов из МТС обучим! — крикнул Уча, включая двигатель. Потом, возбужденный и радостный, затянул свою любимую песню:

Воу, нана, я иду в Корати, Вечный искатель дорог, Безземельный и бездомный, Имеющий лишь луну и солнце...

Вечером в коратском клубе собрались драгеры со своими подручными. Собрание единодушно одобрило идею о сменной работе бригад.

Лонгинозу Ломджария поручили завербовать трактористов в Хобской, Сенакской и Абашской МТС, с тем чтобы обучить их на драгеров и создать четырехсменные бригады.

— Это дело, настоящую цену которому мы еще не знаем, — сказал в своем выступлении Антон Бачило. — Я убежден, что результат не заставит себя долго ждать. Это же здорово, что экскаватор не будет простаивать ни одной минуты. От такой идеи даже Алексей Стаханов пришел бы в восторг... Я беру на себя обязательство подготовить трех драгеров в два месяца, — обратился Антон к председателю собрания Коче Коршия