Земляки по разуму
Шрифт:
— Те, кто похитили меня, Горелова и майора…
— Ты хочешь сказать, что нас, то есть меня кто-то похитил?..
— Не знаю, Длинный, ничего не знаю… — Саньковский сел и тупо вытаращился на обитателя Понго-Панча, который, как это было ему хорошо известно, представлял таможенную службу планеты. Раз она засекла их корабль, то им уже не уйти, ведь если в прошлый раз они ушли от погони исключительно с помощью машины времени, то теперь…
— Попытка — не пытка, — собравшись с духом, решительно сказал он и нажал кнопку, которая должна была отправить корабль снова в подпространство —
Вместо знакомого помутнения в глазах взгляд Семена был ослеплен обилием индикаторов, загоревшихся красным. Это могло говорить только о серьезной неполадке. На глаза Саньковского навернулись слезы, и он в сердцах шарахнул рукой по пульту. Снова зазвучало дежурное приветствие, но уже в более угрожающем регистре, в котором под конец прозвучало недвусмысленное предупреждение, о том, что планета закрыта из-за начинающегося цикла половой активности ее обитателей.
Как ни странно, вспышки на пульте стимулировали интеллект Длинного, и он начал поначалу медленно, но со все нарастающей скоростью соображать.
Во-первых, ему постепенно становилось ясно, что они куда-то все-таки прилетели и просто уму непостижимо, почему это не обрадовало Семена… Да просто потому, что тот от его, Длинного, речей, немножко тронулся. В этом, если честно признаться самому себе, таки не было ничего удивительного. Ведь как он, Длинный, себя вел? Как минимум, эгоистично. У человека жена рожать собирается и он ради этого летит черт знает куда, а его друг поворачивается к нему спиной и игнорирует все на свете, даже собственный желудок… И все из-за какой-то никчемной картинки, нарисованной придурком-инопланетянином. Это ли не верх жлобства? А ведь беременная женщина имеет очень много общего с аквариумом…
Во-вторых, какое может быть похищение, если никто им руки-ноги не повязал? Следовательно, Семен не только малость свихнулся от тоски и вынужденного одиночества, но и потерял способность адекватно оценивать ситуацию. Может, его связать? Тогда внутренние ощущения придут в согласие с ощущениями внешними и восторжествует гармония…
Длинный окинул друга пытливым взглядом и от идеи отказался — черт его знает, как скажется на травмированной психике насилие над телом?..
«Так, — продолжал он размышлять, — что там у нас в-третьих? А в-третьих, надо думать о том, что должно быть в-третьих…»
На этом Длинный зациклился, как говорится, всерьез и надолго.
Что же до Семена, то ситуация представлялась ему совершенно тупиковой. Тут хоть тысячу лет задавай себе вопрос, как все это могло произойти, ответа на него не будет. Как не будет Тохиониуса, чтобы спасти их с Длинным от позорной роли невиданных зверушек-гидов. И Фасилияса. И водки. И майора с Гореловым, с которыми так приятно было пропустить стаканчик, сидя под чужими звездами. И больше никогда не будет котлет…
Внутри корабля воцарилось уныние и никому из экипажа даже в голову не могло прийти, что оно — следствие того простого факта, что многоопытный и хитромудрый Тохиониус, предоставляя изрядно надоевшему Вождю свою «тарелку», заправил ее горючим только наполовину. Очень уж ему не хотелось, чтобы тот возвращался. Дружба — оно, конечно, дружбой, но несовместимость мышления
Таким образом, когда Саньковский смело, не задавая конечного пункта назначения, нажал кнопку старта, бортовой компьютер, сообразив, что командовать им не будут, а горючего на обратный путь недостаточно, избрал курс на Понго-Панч, чьи координаты имелись в его памяти и где можно было подзаправиться. В тонкостях половой политики этой планеты, сильно отдававших сексшовинизмом, он не разбирался, что и привело к возникновению весьма неприятной для землян ситуации. Впрочем, компьютеру до этого не было никакого дела, и он лишь возмущенно заморгал красными огоньками, когда от него потребовали снова нырнуть в подпространство.
К тому времени, когда Саньковский решил в плен не сдаваться — а без горючего их рано или поздно таки снимут с орбиты, если не прихлопнут сейчас, — и показать «сальмонелле» как этого не делают земляне, от рева повторяющегося предупреждения таможенной службы уже начинали вибрировать переборки.
— Ну, Длинный, пришел наш звездный час! — воскликнул Семен, становясь к воображаемому штурвалу, и добавил тут же со вздохом. — Жаль только, подозреваю я, что будет он коротким.
Друг лишь дернул ухом, но не сказал ничего. «Опять обиделся, — подумал Саньковский и мысленно хмыкнул. — А ты сам разве не обиделся, когда тебя свезли за надцать парсеков и продали в рабство? Еще как… Что ж, Длинный, извини. Сейчас мы протараним вот тот неопознанный летающий объект, который к нам приближается, и все твои неприятности кончаться. Эх, Машку жалко!..»
Семен положил руки на рычаги управления двигателями для перемещения в обычном пространстве и мрачно ухмыльнулся, увидев, как скачком приблизился к кораблю таможенной службы.
«Сейчас мы вам покажем!.. — злобно ухмыльнулся он и подумал: — А и в самом деле, почему бы не показать, с кем они имеют дело?..»
Способность даже перед смертью тотчас претворять задуманное в жизнь Саньковского не подвела. Рука уверенно, что совсем его не удивило, включила обратную связь, потому как вновь заработавший лингвистический переключатель предоставил возможность не только понимать изрядное количество языков инопланетной тарабарщины, но и читать ее. Поразило Семена другое, а именно — реакция таможенника, когда тот увидел у себя на мониторе образ землянина. Его тело сменило цвет на мертвенно-прозрачный и забилось в конвульсиях, а требовательные взвизги сменились нечленораздельным шипением, в котором сквозил явственный ужас.
— Сейчас-сейчас, узнаешь, плесень, где зимует кузькина мать, где она, горемычная, чей сын записался в камикадзе, проводит свой зимний отпуск по нетрудоспособности, — процедил Саньковский сначала на родном языке, а затем постарался передать все тонкости идиом на наречии Понго-Панча. — Банзай, короче!
От обрушившихся на него слов, порождающих в его воображении позы немыслимых и противоестественных извращений чудовищно чуждого разума, таможенник был парализован и смог лишь издать жалобный писк на грани ультразвука.