Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
Не знаю я…
…С той ночи прошел тихий месяц в наших фан-ягнобских осенних горах.
Гуля ушла в безмолвие…
Я целыми днями стоял в водопаде с корзиной-ловушкой.
И странно: не поймал ни одной рыбы…
Форель избегала меня что ли, а ведь я был опытный рыбарь…
А мимо нас бесконечно шли, шли, пылили с далеких высокогорных пастбищ-джайлоо Тянь-Шаня, Оби Хингоу, Заилийского Ала-Тоо,
Чабаны-локайцы продавали нам свежее, еще вздрагивающее от забоя, от быстрого, еще не остывшего ножа, мясо, и божественный, самый вкусный на земле, овечий и козий ноздреватый, желтый, текучий сыр, и козье, целительное молоко, и хмельную “орзу”, от которой ночное небо в Плеядах и Млечный сыпучий Путь становились ближе, родней и, казалось, что можно трогать руками и даже лизать языком вечнохладные лампады Плеяд…
Вспять… вспять… вспять…
Я страдал от безмолвия Гули…
Я пьяно, вольно от “орзы”, бродил по ночной Вселенной руками необъятными…
Вместо того, чтобы бродить по телу Гули…
…Всегда я робел перед пастухами, всегда мне казалось, что они знают главную тайну бытия, ведь они кочуют под звездами одни, и нет между ними и Богом никаких городов, семей, народов, государств, храмов, священников-посредников — а есть в небесах один Господь — Собеседник и Главный Пастух звезд и пастухов…
И Он говорит с ними наедине с небес своих…
И потому все Пророки были пастухами — вначале пастухами стад, а потом пастухами человеков, ибо вначале они наедине беседовали с Богом и получали от Него Дар Великих Глаголов…
И шли с Даром этим к человекам.
А человеки убивали их за Дар божественный их…
О Боже! Только среди человеков бывает, что пасомые убивают пасущих их…
Да!..
…А Гуля, как камень, молчала и только задумчиво глядела на стада проходящие… вспоминала…
И только козы часто подходили к ней, словно чуяли свою, и ластились к ней, и долго не уходили, и чабаны кричали на них, и безухие лобастые псы-волкодавы гнали коз от ног её…
О!..
Так прошел наш тихий месяц в горах, у реки Фан-Ягноб, у теплого, равнодушно струящегося Водопада…
Осень поздняя в горах тягучая, медовая, вода в реке медленная, изумрудная, вялая, ледники-истоки вяло тают, не питают реки, и реки покорно мелеют…
Но вот повеяло со снежных фан-ягнобских гор альпийским холодом, и запахло близким снегом…
И я вспомнил стихи поэта Z:
Осеннее ущелье
…Я осенним ручьем играю, и студенность его рассыпаю
На лицо свое тихое зябкое,
Только камни вокруг, только камни да скалы…
Даже птица не звякнет крылами,
Даже конь на тропе не восстанет,
И снега,
Я заранее принимаю…
Я заранее принимаю…
Снегом пахло уже близким…
Я как-то в детстве видел в горах, как первая горная метель нагоняет последнего, уже усыпающего налету, золотого шмеля!..
Но не догнала!.. Не застудила насмерть!..
Вот шмель златой летит в серебряной метели…
Гуля!.. Мы с тобой шмели в метели…
…Тогда мы с безмолвной, задумчивой Гулей стали собираться в обратную дорогу.
Осталась нам последняя ночь…
И вот в последний раз я взял свою корзину-неудачницу и встал в Водопад, подняв безнадежную ловушку к ниспадающим, похолодевшим водам…
Уже в водах позвякивали первые льдинки…
И вдруг!..
О Боже!..
Серебристый, жемчужный, бьющийся, живой, клубящийся поток хлынул в мою корзину, и она вмиг вдруг наполнилась трепещущими рыбами!..
Это были форели, ханские, золотые, златокрапчатые форели!..
Корзина моя вмиг отяжелела — вся она наполнилась бьющимися златотелыми рыбами!..
Быть может, это стая рыб упала в водопаде? в счастливую корзину мою? но форели никогда не ходят стаями!..
Это был знак небес?.. Предзнаменование?..
Это была награда за месяц, когда я не поймал ни одной форели, что ли?..
Не знаю… Господь мой… Ты знаешь, а я не знаю…
И вдруг я замер, заледенел в водопаде, как месяц назад, когда Гуля неожиданно обняла меня, нагого алчущего втуне…
И вот она! она! она вновь прильнула ко мне, обняла меня тесно, и я почуял, увидел при луне, что она совершенно нагая, без тесных плавок…
И у неё груди-пирамиды были, как чарджоуские несметные дыни, как владимирские сонные тыквы, но её груди не были сонные, как тыквы, а были сладчайшие, как чарджоуские дыни!
И я подумал быстро, вспыльчиво, что в мире нет лифов! нет лифа! чтобы покрыть, обуздать, объять эти груди неслыханные!
И они были мои, и я осторожно тронул сиреневые соски губами, зубами, а потом стал мелко, остро кусать, сосать, теребить, мучить их…
Тогда Гуля мучительно зашептала в Водопаде:
— Срок пришел!.. Возьми меня… Я вся твоя…
Пусть у нас не было свадьбы и Генералиссимус Сталин будет ругать меня…
Но в эту ночь я услышала голос отца и матери моих…
Они, наконец, вспомнили меня… Им стыдно стало. И они позвали меня…
А когда зовут мертвые — это дурной знак… Скоро смерть моя…
Я вся! вся! всю! всю! ночь твоя, твоя, твоя…
И она вдруг заголосила, запричитала, заблеяла, как дремучая коза, коза, коза…