Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
И тогда я положил на песок донный тяжкую корзину с бьющимися, избыточными, вспыхивающими форелями и осторожно вначале, а потом неистово, смертно, бешено обнял, схватил, сжал мою податливую, оцепеневшую, замершую сладко возлюбленную в замершем водопаде, и поднял её на руки, как плетеную скользкую корзину! и, как форель! как стая бешеных форелей вошла! влетела в корзину, так я вошел! впал! влетел! в распахнутую возлюбленную мою! и голова моя затерялась между пирамид, дынь, тыкв, грудей её! а золотой ослофаллос
Да!..
И Водопад омыл свято нас и смыл, унес её первую, алую кровь, её девственную первоалость и мою жемчужную, нетерпеливую, плодородную живицу-сперму-ярость…
Её первоалость и мой первоперламутр, но они перемешались сладко!..
Переплелись: ледяной жемчуг водопада, текучий рубин её девства и жаркий перламутр моего мужества! да! пересеклись — и унеслись!..
…Потом мы радостно опустошенные сидели у костра, и ели жареную форель, и пили звездную “орзу” чабанов, от которой Плеяды становились ближе к человеку…
Гуля опять впала в безмолвие, но я уже не страдал от этого, как прежде…
Каким-то сладким, вселенским сном, бредом, видением показался мне этот тихий, пролетевший, проплывший, как вода в реке, горный месяц…
И эта родная река, и водопад этот родной…
И куда-то, совсем далеко, ушло, унеслось к звездам, что ли, то ущелье, та гора голая Кондара, та альпийская исполинская Черешня и те коралловые, таинственные эфы, эфы, эфы, с которыми так странно связала меня судьба…
…И вот мы прощально сидим у костра.
И Гуля опять впала в забытье, в безмолвие.
А я — чаша, исполненная любви и нежности, — гляжу на неё и боюсь вспугнуть её, обидеть, нарушить, уязвить…
Дева пуглива, как лесная птица, и причудлива, как полет, броженье стрекозы…
— Гуля, Гуля! Мы вернемся в Душанбе — и сразу сыграем нашу свадьбу! У нас будет много детей!.. У таких дынных, несметных грудей должно кормиться, лепиться много детей…
И вдруг Гуля встает с земли и бросается ко мне…
Она немо бьет себя быстрыми руками по телу, по грудям, по лицу…
Она мучительно, задушено мычит, пытается что-то сказать мне, но не может…
Какая-то страшная конвульсия, судорога охватила её, бьет её…
Она пытается что-то сказать мне, но не может.
У неё изо рта идет, ползет, вьется, хлещет змея…
Та! Та самая! Коралловая эфа!
Я узнаю её. Только эта змея странная. Она вся белесая, а не коралловая. Змея-альбинос!..
Гуля задыхается, потому что змея закрыла, заполонила, заняла, задушила её горло. Змея медленно, нехотя идет изо рта у Гули…
Тогда я бросаюсь к змее, и хватаю
Змея, туго извиваясь, мгновенно кусает меня в палец, и я отшвыриваю её в Водопад.
Гуля задыхается, но воздух возвращается к ней, и она мучительно шепчет мне:
— Алик, Алик!.. Она укусила меня в сердце… В самое сердце!.. Через пять минут я умру… Меня не спасти…
Но ты! быстрей! возьми ружье. Отстрели себе палец! Быстрей!..
Она сама умирает, а думает обо мне… О Боже!..
Я, как пьяный, бегу в палатку, беру ружье, стреляю себе в ужаленный, быстро чернеющий палец — у самого основания, где палец выходит из ладони.
Выстрел неудачный. Руки мои дрожат. Я ведь никогда не стрелял в себя. Палец повисает на сухожильях, но я быстро отрезаю его ножом.
Странно, но я не слышу выстрела и не чувствую боли… И крови нет… Кровь замерла…
Я бегу, возвращаюсь к Гуле. Она радостно улыбается:
— Алик, как я счастлива!.. Ты спасся от эфы… Но будь осторожен — теперь она будет преследовать тебя…
— Гуля, как она заползла тебе в горло, в рот? Как она могла укусить тебя в сердце?..
Она уже падает, валится, никнет на песок…
Она тихо шепчет:
— Я тогда съела черешню… тайком от тебя…
— Гуля, при чем тут черешня?..
Но она не отвечает мне. Она шепчет:
— Не зря отец и мать звали меня… Им теперь стыдно… Теперь они будут ласкать, любить меня там… На земле они не успели…
Алик, положи меня в Водопад и отпусти к ним!.. Это моя последняя воля!..
…О Боже!..
Какая-то страшная, древняя тайна священной Черешни и коралловой Эфы опять встала передо мной…
Опять вспомнил я древнюю миниатюру, где три эфы забавляются смертельно, сладострастно сплетаются с царем Дарием Гуштаспом I.
И одна из Эф вьется, выходит у Царя изо рта…
Как она попала в рот Царю?..
Как она теперь, спустя тысячи лет, попала в горло возлюбленной умирающей моей?..
Вот тайна!..
…Я бросаюсь к Гуле и пытаюсь сделать ей искусственное дыхание, обнимаю её и горячо дышу ей в рот, касаюсь губами своими губ её…
Но она мертвая уже… Тяжкая… Далекая… Непослушная…
И я вспоминаю слова локайца-пастуха там, у Черешни: “Смерть приходит через пять минут…”
Пять минут прошли… Она уже мертвая…
Черная, как обугленная, от молниеносного царского древнего огня-яда, яда, яда Эфы…
Я не знаю, как закрывать обвялые, уже нездешние глаза усопшим…