Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
…Я ехал по Москве и думал о том, что на развалинах СССР сотворена какая-то циклопическая, денно и нощно кипящая, кишащая, адская Машина-Мясорубка всеобщая, в которую бесследно впадают леса, золото, нефть, драгоценные камни, тела прекрасных жен и дев, мозги талантливых ученых, голоса соловьиных певцов, последние надежды старцев голодных, упованья мечтательных прыщавых отроков — и все это в Гигантской Мясорубке претворяется в жертвенный, питательный фарш для Европы и Америки, взамен чего нам щедро льются голливудские фильмы, чернокожая, барабанная музыка обезьяньих содроганий,
О Боже!.. Разбушевавшаяся пустыня пожрала кроткий оазис… И мы ходим с песком в глазах… в ушах… в горле… в лёгких… в душах…
Мы были — человеки, а стали — верблюды…
И все смирились? и все безмолвствуют?..
И где же Русские воители? мстители?.. пророки?.. златоусты?..
А сказано: “Молчаньем предается Бог!..”
Но не все на Руси смирились!
В 1993 году Русский Парламент утонул в крови, но не смирился… (Интересно: есть ли в мире хоть один Парламент, который бы не разбежался от танковых снарядов, летящих в мраморные залы заседаний?..)
И вот моя старуха Марфа с банкой брусничного варенья, ждущая у Кремля вечно пианого Президента — не смирилась…
И девочка на велосипеде со страшными вилами своими — не смирилась…
….И я еду со страшным чемоданом на Центральный рынок, чтобы отомстить ворам, богачам-убийцам моего народа…
О Боже!..
Я еду по Москве…
Вокруг банки, банки, банки… Москва-Банкоград.
Как случилось, что Город Церквей, Сорока сороков стал городом банков?..
И живот победил душу?..
И дивизии сытых, лоснящихся опричников-омоновцев охраняют с автоматами эти деньгохранилища несметные, душетленные…
Поля русские, беспомощные, сиротские объяты сорняком и томятся без крестьянских кормильных рук…
А руки эти раболепно держат автомат, а глаза их раболепно провожают лысых своих бухгалтеров-хозяев… Да!..
Новая каста богачей убивает саму жизнь, само ее дыханье на Руси!..
И что же мы не убиваем убийц наших кромешных?
…Я еду по Москве чужой…
Я еду, чтобы убивать человеков…
Я уже убийца?..
Или еще нет? Или еще не поздно?..
Я еду по Каменному мосту и думаю: сейчас остановлю машину, вытащу чемодан и высыплю в Москву-реку все черешни…
Я начинаю резко тормозить в потоке бесконечных машин, и идущая за мной “Вольво” едва не впивается в мой багажник, а потом обгоняет меня, хотя на мосту обгон запрещен, и водитель немо сквернословит, кривляется, дергается лицом, а потом открывает окно и яростно плюется в мою сторону — слюна летит по ветру, бешеное от гнева лицо уносится по мосту, и другие бешеные лица проносятся мимо меня осатанело, и многие грозят мне кулаками и крутят пальцами у виска, давая мне понять, что я сумасшедший…
А
О Боже!..
И всё это после тишины фан-ягнобского ущелья! и горной ночи! и ночного, чародейного, вселенского бормотанья, всхлипыванья фан-ягнобского водопада!..
О Боже!..
Хочу! хочу! хочу! туда! вернуться навек!..
Там ждет меня Гуля Сарданапал!..
Но я уже не сомневаюсь!..
Я еду на рынок…
Я убийца…
Глава тринадцатая
АНГЕЛ
…И майский первый Ангел на холме
Федосьином стоял, стоял…
И Русь по-птичьи далеко обозревал…
…Древние мудрецы Азии говорили: “Базар — горячее сердце страны… А мудрый правитель — её хладная голова…” Да!
Но наши нынешние, невесть откуда взявшиеся хозяева-демократы, говорят, что рынок (сиречь — базар) — это и горячее сердце, и хладная голова, и кровь, и мозги, и суть-соль бытия, и дух, и душа…
Да!..
А что еще могут придумать унылые, рано облысевшие от алчности бухгалтера?..
И вот главным врагом человечества стали не войны, и болезни, и смерть — а деньги, деньги… магические бумажки…
И те, у кого много денег, — хотят еще больше, и растлеваются, разрушаются в алчбе сей…
А те, у кого мало денег, — те погибают, голодают, распадаются в поисках жалких бумажек…
Но!..
…Но вот я бреду по фламандскому изобилью, нерусской роскоши Центрального рынка столицы вместе с огромным чемоданом своим…
Я много объездил стран и много видел богатых рынков, и этот не уступает им…
Но странно: богатый базар рождается в богатой стране, от богатых сельских полей и крепких крестьян.
Но у нас богатейший рынок родился от нищих полей и пианых, оборванных крестьян, что ли?..
Как это?.. Как может роза вырасти, взойти, возблагоухать на солончаке? на песке? А?..
А ответ прост: деньги, которые должны были пойти в крестьянские, кормильные руки для сельских, кормящих работ и забот о нашей еде, эти деньги пошли, минуя крестьян, на базар, в хитроумные руки воров…
Но!
Но вот я с огромным чемоданом в руках и с нехитрыми мыслями в голове бреду средь неприступ— ных, словно смеющихся над моей нищетой, розовых поросят, презрительных, музейных, словно отворачивающихся от меня осетров, еще дымных бараньих туш, наглых банок с зернистой икрой, забытой, как младость советская беспечная моя… О!..
Я радостно и находчиво вспоминаю: “О!.. Хорошо, что дома у меня, в холодильнике, есть бутылка водки и пельмени “Дарья”, — я давно уже, как и весь мой народ, стал аскетом, йогом, монахом, постником, голодарем в чревоугодии моем в богатейшей, крестьянской России моей, которая раньше кормила всю Европу, а ныне не может прокормить себя… (вспомним Гоголя и пиры героев его! О!)
Иногда, правда, мой аскетизм опасно приближался к всемогущему летальному голодному исходу, как нищие границы новой Российской Федерации неосторожно уступчиво боязливо приближались к сытым просторам древнего, недвижного Китая…