Земные и небесные странствия поэта

Зульфикаров Тимур

прошлых в дубравах среброзвонных топором

слепым густым оборванных обобранных

А теперь пришла на Русь — вырубку несметную бездонную

за гребнем дальным девьим стозвонным?

Иль за народом руським пригнетенным пьяным

неповиннымсиротой безбожным? топора

невольником поклонником?

О Боже! боже боже боже как же Ты дозволил?

Матерь кого ищешь да жалеешь в вьюжном мартовском

ополье поле перлов жемчугов снегов струящихся

пуховых?

Или стозвонный затерянный

златогребень? иль немой

святой заблудший пьян народ мой?

Оле!

Метель в переславльском поле мечется как осиянные

лучистые алмазные ледовые власы живожемчужной

жгучепоседевшей Богородицы

* * *

О недолгая о летучая о тягучая о недужная позолота

дремота истома сентябрьских опадающих рощ рощ рощ

О Русь вся в сияньи златистого медового бабьего лета

О жить бы вечно в дальней забытой ветхой переславльской

деревне Андреевке

О жить бы вечно Господь мой ивовый русский Господь

О жить бы вечно Господь среди русских тоскующих

пьяных родимых кривых дремных раздольных разгульных

мучительных божьих баб да мужиков

О Господь о забыться зарыться затеряться оглохнуть

ослепнуть навеки средь русских осенних златистых

листопадных лесов чащоб рощ да землистых святых

божьих баб да мужиков

О Господь

Но как древо свершив сотворив золотой листопад златопад

обнажает тоскующий ствол

Так и в русском к бездонной зиме как зимушник журавль

обнажаясь тоскует кочует блуждает далекий далекой

монгол…

Первый пейзаж после апокалипсиса

Нет на земле ни городов ни языков

Ишканский облученный окаменелый омертвелый белый

белый дуб словно платиновый или алюминиевый дуб

косо замертво стоит словно молит

И сыр-дарьинская гиена крапчатая лижет алым спелым

языком металлоствол как живоносный солончак иль

кость младых могил

Гиена дальней дальной Сыр-Дарьи как оказалась ты у дуба

близ Москвы

О Боже! миновало пять ночей и дней неразличимых после

войны

Теперь нет ни Москвы ни Сыр-Дарьи

Ни Азьи ни Руси…

Второй пейзаж после апокалипсиса

На том месте где упала отжила отсияла отплескалась

многосолнечная многозвездная водородная бомба

На самом дне лазоревого циклопического пирамидального

кратера

Лежит пылит чудит ворожит златосизый дивносизый

безвинный маслянистый майский жук рогач

Он лежит на спине и мается тщится хлопочет пыльцовыми

проворными извилисто златистыми лапками

Он хочет перевернуться со спины и встать на лапки и с

медовым сытым гудом полететь

взойти восстать в небеса

лазурные как прежде

Да нет у него спины

Да некому на всей земле его перевернуть

Третий пейзаж после апокалипсиса

Война уже окончилась

Давно давно давно давно

А суздальский древлий одинокий ворон в голом голом

голом словно замогильный череп поле

Все закрывает лапой ослепшие от взрыва остывшие

пустынные очи очи очи

Все закрывает закрывает закрывает лапой бывые глаза

Четвёртый пейзаж после апокалипсиса

В далеком далеком далеком блаженном бухарском лазоревом

кишлаке Чорбакри Мазари трехлетний мальчик Тузук-бача

плывет живет растет струится длится ликует в рисовом

полуденном илистом глинистом родном летнем арыке

Он плывет и смеется и кричит биясь виясь ногами и руками

в теплой родимой лепетливой говорливой исконной

хлебной воде воде воде: Оя мать моя! Ата отец мой!

Оя!.. Ата!..

Он плывет и не знает что нет уже на земле ни матери ни отца

ни кишлака

Оя… Ата…

Пятый пейзаж после апокалипсиса

Послепотопный голубь исходящий лучевым больным

пером

Послепотопный голубь сел на голову рязанской девы

Бредущей в поле с васильковым полевым венком на

дивной чудотворной чеканной шее средневековых

царственных мадонн

Послепотопный белоснежный голубь сел на голову девы

кроток осенен

А дева златым гребнем расчесывала златистую осиянную

тугую косу былых и нынешних времен

Только это был не белоснежный голубь а седой палый

ворон опален

Только это спелая нагоголовая безумная вся в метастазах

дева расчесывала гребнем медным не косу

А струистую лучистую пагубную смертоносную ветлу

И чернобыльский недужный ветер в мертвом рязанском

иль суздальском поле носил носит златокудри жениха

Сомлевшего сгоревшего без вести без кости без тла

И тень его витает бродит по нагой земле не зная на что

пасть

Господь не дай

Первая элегия после апокалипсиса

Ау ау всё мертво на земле

Последний оловяный жидкий облученный лист похожий

на металл летит лиется с последнего болезного дуба на

преждевременную лысину последнего безгорлого

безъязыкого певца

А над листом а над певцом как саранча всех прожитых

времен витает адова вселенская чернобыльская

хиросимская несметная зола

Русь! вот и дошла ты до исхода до конца до тернового