Зеркала и галактики
Шрифт:
– Полагаю, да.
– Смешной. Ты предложил ей руку и сердце, а она забормотала о сокровищах, которые ты должен привезти. И о мамочке, которая будет гоняться за тобой с метлой, если не разбогатеешь. Разве так любят?
Я помолчал, размышляя. Куда меня заносит? Я вовсе не обиделся тогда на Лайну; она была права… Была ли? Разве меня не задел ее отказ? Задел, да еще как. Вот оно и откликается. Я не придумал, что сказать, и ляпнул глупость:
– Значит, не страшно, что я люблю тебя?
– Не надо меня любить, – возразила Юна-Вэл серьезно.
–
– Я не твоя.
– Моя. Ты же со мной здесь, в лесу.
Для странного сна подобная логика – в самый раз. Молоть что в голову взбредет, лишь бы не возвращаться на «Испаньолу», на нижние контуры, к Сильверу.
– Джим, – Юна-Вэл нашла мою руку, крепко сжала. – Смешной ты человек, ей-богу.
– Смешной, – признал я покладисто. – Смотрел на твой портрет одну минуту – и влюбился.
– Плохо, – вздохнула она печально. – Меня любит Израэль.
– А ты его? – Наяву я не полез бы в душу полузнакомой женщине. Однако сон есть сон, он многое извиняет.
– Я люблю Александра, – отрывисто проговорила Юна-Вэл.
Поюна?! Нет: Александра Смоллета.
Ну конечно, она неспроста назвала зверя именем нашего капитана. «Ах, Александр, Александр!» Эдак и при муже причитать не возбраняется. Ему и невдомек, что она прежнего возлюбленного поминает.
– А как же Израэль? – спросил я, потому что сочувствовал Хэндсу и желал ему добра.
– Отвяжись, – Юна-Вэл убрала руку, сжимавшую мои пальцы.
Я оглянулся. Она сидела, прижавшись спиной к моей спине, и волосы скрывали от меня ее лицо. Она была со мной – и не со мной, моя – и не моя. Отродясь не брал чужого, но сейчас так хочется. Хоть бы только раз ее поцеловать. Не позволит. Да что это такое, в самом деле? Хозяин я своим снам или нет?
– Юна, это мой сон или не мой?
– Твой.
– Я в собственном сне могу поцеловать женщину, которую сам придумал?
– Попробуй. Я надаю пощечин.
Вскочив, я рывком поставил ее на ноги. Она отшатнулась. Не испугалась – отпрянула, чтобы не быть со мной рядом. Точно ледяной водой окатила.
– Прощай.
Юна-Вэл пошла прочь с полянки. Я смотрел, как она уходит – решительная, оскорбленная. Позови я ее, прикажи остаться – и она бы осталась, ведь это все-таки мой сон. Но глупо что-то требовать от женщины, которой я не мил.
– Юна, подожди. – Я затоптал угасающий костер. – Заблудишься одна в темноте.
Она остановилась среди пушистых лап ели-ели. Смутно белело лицо и обнаженные плечи – ее куртка опять уползла вниз.
– Джим, прости, – сказала она покаянно, когда я взял ее за руку и повел через лес.
– За что?
– Ты поймешь.
Пойму так пойму. Я шагал куда-то, сам не зная, куда, потеряв направление и не в силах сориентироваться по звездам. Да их и не было видно сквозь густые кроны. В кромешной тьме колючие ветки норовили ужалить в лицо, вылезшие из земли корни злобно цепляли за ноги. Где наш луг? Юна-Вэл, где твой луг со слоистым туманом, с опрокинувшимся над ним звездным небом?
Юна-Вэл, где ты? Исчезла. Я еще чувствовал тепло
Я умирал, не дозвавшись незримого врага, не умолив его пожалеть женщину, которая мне приснилась. Больно; зверски больно… Ей тоже… Ее-то за что? Разве она виновата? Это я виноват. Пусть я буду виноват вместо нее. Забирайте меня, душите – но меня одного, одного. Отпустите ее. Отпустили? Нет? Мерзавцы. Какие же все мерзавцы. А я умираю, не рассчитавшись…
– Уровень – две и пять, – дошел до сознания голос Израэля Хэндса.
Спустились на целую единицу. Когда успели? Неужто я так долго был в отключке? И сейчас еще полудохлый, в глазах серо, зрение не спешит возвращаться.
Рядом зарычал рассерженный Сильвер:
– О чем ты думал? Бестолочь! Усадил на главный контур и оставил без присмотра.
– Да получилось же в лучшем виде, – попытался урезонить его Дик Мерри. – Сам посуди…
– Судю! И вижу, что парня едва не угробили.
Яростное «судю» меня насмешило, я даже вздрогнул от внутреннего смеха.
– Джим? – тревожно спросил Рейнборо. – Очнулся?
Переживает. Не знает, что я всех перехитрил. Не с Сильвером я был на нижних контурах, а с Юной-Вэл.
Сквозь серую муть в глазах я никого не видел – и видеть не желал.
На лоб опустилась тяжелая ладонь. Не иначе как Мерри: у Рейнборо иная манера касаться, и у Сильвера тоже. Да не трогали бы меня вообще.
– Джим, не валяй дурака, – сказал техник. – Ты уже очухался; не пугай людей.
«Бить тебя надо, а не пугать», – подумал я, хотя за что бить Мерри? Серая муть начинала рассасываться, в ней просветлело белесое пятнышко. И тут же опять потемнело. Что за ерунда? Я знаю, как приходят в сознание: сперва зрение проясняется по центру, затем по бокам. Может, «очки» мешают? Я проверил сеточку. Нет «очков». Мою руку бесцеремонно сбросили – что за неуважение? – и принялись растирать виски и уши. В четыре руки трудятся. Старатели, чтоб вам!.. Вот ужо погодите, оклемаюсь – и близко никого не подпущу.
Все-таки я приходил в себя правильно. Темное пятно по центру прояснилось и оказалось лицом бывшего навигатора. Прикусив губу, он сосредоточенно тер мне виски. Ну да, знакомая рожа: смуглые жесткие черты, черные волосы и гладкие брови, точно нарисованные углем. Однако из-под бровей на меня смотрели совсем не те привычные ярко-зеленые глаза, что раньше. Эти были зеленые у зрачка, а к краям радужки серели, точно седой от росы луг на краю леса.
Я узнал эти глаза; я их недавно видел. Надо мной склонялась Юна-Вэл.