Зеркало Елены Троянской
Шрифт:
Через десять минут Джексон, сидевший над каталогом библиотеки, широко зевнул и уткнулся носом в коленкоровый переплёт. Ива послушала ровное, безмятежное дыхание, тихо поднялась и погладила спящего по голове.
— Бедный, бедный, — сказала она нежно и пошла к дверям.
Едва она выглянула из кабинета, как вновь скрылась за дверью, оставив щель для наблюдения: На лестнице послышались голоса, мужской и женский. По лестнице шла высокая, статная горничная со стопкой белья на руках и метёлкой для вытирания пыли подмышкой. За ней неспешно поднимался пожилой слуга. С площадки они повернули налево — в тот коридор, который располагался по другую сторону от лестницы. Слуга открыл ключом вторую или третью по коридору дверь, они вошли
Скорее всего, слуги также уже были поставлены в известность о предстоящем увольнении. «… И уже вручил рекомендательное письмо, очень милое…» — донёсся голос горничной, а приятный баритон ответил ей: «Несомненно, Адель, вам следует туда съездить в ближайшее время. Найти хорошее место так трудно!».
Когда их шаги стихли на лестнице, Ива вышла из секретарской и направилась прямо к двери кабинета его светлости. Из спальни слышался тонкий, дребезжащий храп Карниваля. Она вынула из сестринского платка шпильку, осторожно просунула её в замочную скважину и с удивлением обнаружила, что дверь не заперта.
Внутри у Ивы был особый компас, некий чувствительный (хотя и весьма капризный) прибор, который вёл её к тому, что спрятано от глаз, но доступно внутреннему взору ясновидящей. Лёгкий холодок в груди, покалывание в кончиках пальцев, смутное беспокойство в желудке, иногда даже вдруг подкатывающаяся тошнота — ощущения не из приятных, иногда даже просто болезненные, но они чувствительно и однозначно показывали присутствие сокрытого. Бледные отпечатки слов были для внутреннего чувства Ивы, словно камертон для чуткого инструмента. Теперь, точно настроенный, этот инструмент чутко отзывался на присутствие утаённых предметов.
Ива быстро зашла в кабинет. По сравнению с тем, что она видела здесь позавчера, в кабинете царил хаос. Витрина была пуста. Но на небольшом столике у камина стоял открытый ящик, в который были аккуратно сложены артефакты, переложенные мягкой бумагой. На рабочем столе были разложены кожаные папки и разрозненные листы. Именно здесь, подле стола, находилось то самое, что так возбудило её чувства. Ива внимательно осмотрела стол, но ни массивный письменный прибор, ни книги не таили ничего экстраординарного. Её беспокойство росло, она подняла глаза, и взгляд её остановился на маленькой тёмной картине: На стене за креслом Карниваля висел небольшой голландский натюрморт. Очень тёмных красок, прекрасный лейденский «мементо мори» с атрибутами учёности. Ива внимательно всматривалась в тёмную поверхность, словно пытаясь проникнуть за толстый слой старого потрескавшегося лака, за выпукло положенные краски, прямо к поверхности изображённого в натюрморте стола, на котором в продуманном, несколько нарочитом беспорядке лежали приоткрытые книги, свернувшиеся по краям географические карты, остро очиненные перья. Стояла чернильница с присохшей к горлышку мухой. И над этим всем ухмылялся человеческий череп с глумливым выражением пустых глазниц и беззубой челюсти.
Простая деревянная рама картины плотно прилегала к дубовой панели кабинета так, словно картина не висела на ней, а была вмонтирована прямо в стену. Ива осторожно коснулась рамы, и та неожиданно легко поддалась, повернулась вокруг своей оси, скользнула вглубь стены и обнаружила тайник.
Да, это было именно то, что она искала.
В неглубокой нише, забранной тёмным лиловым бархатом, была всего одна полочка. И на ней стояли только два предмета — Ива с удовлетворением кивнула. Прямо по центру лежал большой, из яркого лазурита сделанный скарабей в древней золотой оправе. Чуть тронутый зелёной эмалью, жук был почти с ладонь величиной, с глубоко прорезанной щелью между надкрыльями, с лаконично, но живо вырезанной головкой, на которой золотом был инкрустирован знак солнечного божества — диск на тонконосой ладье.
Справа
Слева от скарабея не было ничего. Не было преднамеренно, вызывающе, явственно, словно это место ожидало третье сокровище так, чтобы триада состоялась совершенно, воплотив некий замысел владельца этого тайника.
Не прикоснувшись ни к чему, хотя рука её и потянулась к чаше, а на кончиках пальцев острой болью обозначилось острое желание, Ива медленно закрыла дверцу-картину. Memento mori. Что же, теперь этот учёный натюрморт приобретал новый смысл. Помни о смерти. Карниваль живёт так, словно презирает смерть, смеётся над ней. О, суета сует, всё — суета…
Ива вышла из кабинета, написала Джексону трогательную прощальную записку и покинула особняк Карниваля.
В этом доме явственно ощущалось приближение конца: Какая-то ненадёжность, неуверенная тихая сумятица. И, хотя слуги продолжали свою повседневную работу, во всех залах чувствовалась временность, словно в каждом углу стояли огромные песочные часы и все поневоле оглядывались на неумолимо текущее время.
Memento mori.
Некоторые статуи были уже укрыты холщовыми покрывалами, и напоминали надгробные памятники на старом кладбище; многие картины были сняты со стен и стояли внизу. Все эти фатальные перемены произошли всего лишь за день! Куда так спешил лорд Карниваль? Или — отчего он так спешил? Неужели скрывался от смерти?
Глава 12. Мисс Филпотс тоже находит предметы
Мисс Филпотс сидела в кресле мадмуазель Зулейки и придирчиво осматривала салон. Мысли её текли спокойно и деловито. Конечно, если взяться за дело с умом, то салон можно сделать вполне прибыльным делом. Сперва придётся поднять арендную плату за нижние помещения, сдаваемые нотариусу, чтобы расплатиться с кредиторами и нанять кухарку подешевле. Зулейка любила всякие дорогие блюда. Сама же мисс Филпотс вполне могла обойтись самой простой кухней. Если не тратить деньги на пустое, то через год можно будет отказаться от съёмщиков вовсе. Устроить в первом этаже утреннюю столовую и небольшую гостиную. Мисс Филпотс займёт спальню покойной мадмуазель (впрочем — свою бывшую спальню), а в комнатке наверху можно будет со временем поселить вторую горничную.
Реклама Зулейки в газетах была оплачена на полгода вперёд; мисс Филпотс сочла, что внести в неё незначительные изменения выйдет не слишком дорого. Нужно было только придумать подходящее имя. Пожалуй, она тоже может называться «мадмуазель» — одна из её двоюродных бабушек была француженкой, так что в этом не было особого обмана. Мисс Филпотс звали Кэролайн, но это ей показалось длинным и каким-то вялым. К тому же, оно совершенно не сочеталось с «мадмуазель». Что же, об этом следует подумать и полистать какие-нибудь французские романы в поисках чего-нибудь подходящего.
Также стоило подумать о прейскуранте. Бедняжка Зулейка брала деньги за услуги совершенно беспорядочно, по настроению, а это было крайне неразумно. Нужно будет установить чёткие расценки. Скажем, по три шиллинга за прошлое и прозревание будущего, а за магические действия следует брать больше. Хотя, по здравому размышлению, мисс Филпотс сочла это нелогичным. Положим, если неблагоприятное предсказание не сбудется, то вряд ли ей станут предъявлять какие-либо претензии, в крайнем случае — можно будет сослаться на вмешательство сверхъестественных сил. А вот если она промахнется с прошлым или настоящим, то может сложиться неловкая ситуация. Но если это будет не слишком дорого, клиент не станет возмущаться. Совершенно очевидно, что за прошлое и нынешнее нужно брать по шиллингу, а за будущее — по три. Магические действия пусть будут по пять шиллингов.