«Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)
Шрифт:
Крепко жму руку, спасибо еще раз за дружбу. Кланяйтесь, пожалуйста, проф<ессору> Штаммлеру.
Ваш Г. Адамович
34
Paris 8
7, rue Fred<еric> Bastiat
11 февр<аля> 1965
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо большое за письмо и за то, что не забываете. Но в ответ — множество возражений.
Я еще не «поправился», «победы над болезнями» не одержал. Я далеко еще не тот, каким был до припадка. А буду ли когда-нибудь — неизвестно.
«Возд<ушные> пути». Вы меня упрекаете (или вроде того), что я много не дал из своего «архива» [203] . Никакого архива у меня нет и никогда не было. Не думайте, что я этим хвастаюсь: нет, это плохо, это все из-за лени и бестолковости. Надо иметь архив, папки с рукописями и все прочее. Но у меня ничего такого нет. Все ненаписанное — в голове, а голова дырявая.
Мне будто бы «легко пишется». Когда-то было легко. Теперь стало трудно, — и не от болезни трудно, а от отвращения к каждой кое-как написанной фразе, от желания дописаться до чего-то окончательного (коего нет в природе или, вернее, в моих возможностях). Даже сочиняя чепуху для газеты, я пишу много труднее, чем прежде. Но тут, пожалуй, причиной болезнь.
203
Из-за болезни Адамович не участвовал в № 4 «Воздушных путей».
Кстати, «В<оздушных> путей» я не получил. Надеюсь, Гринберг пришлет. Слышал стороной, что там стихи Вейдле [204] , — что меня удивило. Не знаю, есть ли там Вы [205] .
В Париж я вернулся на днях, еще никого не видел. Да и кого видеть? Гингер болен, в больнице уже давно — что-то мало
Как Вы живете, дорогой Игорь Владимирович? Пожалуйста, не считайте меня здоровым, т. е. не нуждающимся в письмах и их не заслуживающим. Мне, между прочим, пишет лирические письма Трубецкой и жалуется на недостаток внимания с Вашей стороны. Но это — между нами (как и то, что он довольно надоедлив). До свидания. Желаю успехов, денег, благополучия и любви. Мне пора бы перестать о ней думать, но я все не могу примириться, что на свете есть только «покой и воля» [207] .
204
Вейдле опубликовал в альманахе в приложении к своей статье «О любви к стихам» (Воздушные пути. 1965. № 4. С. 179–191) подборку под общим названием «Три стихотворения»: «Берег Искии» («Ни о ком, ни о чем. Синева, синева, синева…»), «Открытка с Аппиевой дороги» («Та, да не та, уже давно, двадцать лет…»), «Баллада о Венеции» («Болтовня, беготня; беготня, болтовня…») (с. 192–197).
205
У Чиннова в альманахе была напечатана подборка под названием «Четыре стихотворения»: «На обугленной стене…», «Казалось, глинистая дорога…», «Мне нужно вернуться…», «О душа, ты полнишься осенним огнем…» (Воздушные пути. 1965. № 4. С. 212–215).
206
А.С. Гингер скончался от рака 28 августа 1965 г.
207
Из стихотворения А.С. Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» (1834).
Ваш Г. Адамович
35
Paris 8
7, rue Frеd<еric> Bastiat
26 апреля 1965
Дорогой Игорь Владимирович!
Спасибо за письмо. Я всегда рад получить от Вас «весточку». Читал Ваши стихи в «Н<овом> ж<урнале>», «Возд<ушных> путях» и «Мостах» [208] — и, читая, думал, что Вы сейчас единственный в нашей поэзии мастер, «мэтр». Жалко только то, что вокруг Вас — американцы, а не русская молодежь. (Но какое дикое название в «В<оздушных> путях» — «Вопросы литературы»: отдел, где Ваши стихи. Какие вопросы?) Иваск, которого я очень люблю, но во многом с ним расхожусь, сегодня прислал мне письмо с восторгами о Бродском.
208
Кроме подборки в № 4 «Воздушных путей», Чиннов опубликовал стихотворения «Там, куда прилетят космонавты…», «Увядает над миром огромная роза сиянья…», «Слетают желтоватые пушинки…», «Тени войны на замерзшей дороге. Уже…» (Новый журнал. 1965.№ 79. С. 79–81) и «Ты уже забываешь…», «Так проплывают золотые рыбки…», «Отпуск» («Сады, цикады, цыгане…»), «Я тоже не верю в бессмертие…», «Лагернику» («И все-таки благодари…») (Мосты. 1965. № 11. С. 11–15).
Книгу Бродского я только перелистал еще, т. е. твердого мнения у меня нет: кажется, это в самом деле большой и настоящий талант. Но поучиться у Вас ему бы неплохо. Пожалуй, Кленовский тоже «мэтр». Но какой-то мертвенный, вроде усовершенствованного Маковского и, значит, не в счет. А больше никого нет. «Иных уж нет, а те далече» [209] .
Спасибо, что справляетесь о моем здоровье. Ничего. «It could be worse» [210] .
Кстати, что Вы думаете о стихах Иваска? [211] Мне очень бы хотелось, чтобы они были совсем на уровне того, что он собой представляет, но я всегда их читаю с некоторым ожиданием, что это обнаружится в следующем стихотворении. И так — одно за другим. У него есть какой-то «заскок» в многословии и вычурности, который он оправдывает Державиным и Цветаевой (второе, м. б., верно, но первое — нет).
209
Цитата из романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» (гл. 8, строфа LI).
210
«Могло быть хуже» (англ.).
211
Иваск в это время готовил к печати третью книгу стихов «Хвала» (Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1967), но журнальных подборок в 1965 г. не публиковал.
Это между нами, не для бесед с Иваском, который, по-моему, вроде живого цветка среди бумажных, но не как поэт, а как человек. Но это тоже — между нами.
До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Крепко, дружески жму Вашу руку, желаю здоровья и всяческих успехов.
Ваш Г. Адамович
P. S. Знаете ли Вы, что Гингер очень серьезно, т. е. безнадежно, болен? У него теперь мысль вроде навязчивой: издание своих стихов [212] , и он у всех без исключения собирает по 500 фр<анков> (старых, конечно). Если у Вас есть 1 доллар (надеюсь, есть), пошлите ему в письме на его адрес: Mr. Ginger, 4 rue Thureau Dangin, Paris 15. Один доллар, больше не надо.
212
Сборник А.С. Гингера «Сердце: Стихи 1917–1964» (Париж: Тип. Л. Березняк, 1965) вышел за несколько дней до его кончины.
Это, вероятно, последняя будет его радость, хотя он и не знает, насколько тяжело он болен, и об этом Вы ему не пишите.
36
8 сент<ября> 1965 (но лучше писать в Париж: 7, rue Fred<eric> Bastiat, Paris 8е, т. е. как всегда)
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо большое за письмо [213] , за все, что в нем сказано, — и простите, что отвечаю с опозданием (не знаю даже, застанет ли Вас мой ответ в Colorado!). Я был в горах, под Ниццей, недавно вернулся и нашел много писем, которые мне не удосужились переслать.
213
Письмо сохранилось: «6 авг<уста 19>65. Дорогой Георгий Викторович.
Вот уж и пол-лета прошло, и скоро приедет сюда наш Иваск, и будет перед нами месяц свободный — но и на этот раз не исполнится (зато через год исполнится, даст Бог!) старая чинновско-ивасковская мечта: мечта о том, чтоб приехать нам к Адамовичу в Ниццу, сидеть с Адамовичем за столиком кафе, на вольном воздухе, под сенью пальм (?), столик покрыт яркой скатертью, яркие зонты, яркое небо, яркое море (которое бы “смеялось”) — и чтоб слушать нам нашего Георгия Викторовича развесив уши, как полагается ученикам, слушать, изредка самим болтать “ни о чем, обо всем” да наслаждаться попутно разными “ниццеанскими* (?!)*, а то и югославскими прелестями! Ах!
В этом году “капитал не позволяет”; но в 1966-м — непременно. Не так, чтоб “но где-нибудь, когда-нибудь — наверно”, а именно в 1966 году, летом, в Ницце.
Теперь же упомянутые Ваши ученики из провинции (чухонской, латышской) устроют хотя бы “эрзац” бесед с Адамовичем: “цикл” бесед о нем. И будут рассуждать о его "Комментариях” и его “Table Talks” — о его статьях, начиная со “Звена” и — “сквозь” “Совр<еменные> зап<иски>”, “Числа”, “Русск<ие> записки”, “Посл<едние> нов<ости>” и пр. — вплоть до “Невозможности поэзии”.
Они будут также ворчать, что в последних №№ журналов не находят его статей… Правда, они нашли, конечно, статью о “Реквиеме” ахматовском. И некто, скрывшийся под прозрачными инициалами И. Ч., исправил “статическое” (?) отношение Сталина к русскому народу на статиСТИческое — видите, какой внимательный читатель Ваш (он еще в Риге был таким — и в Лоренсе таким пребудет)**.
Кстати, вот чего бы этому внимательному читателю хотелось: прочесть книгу: “Спор между Адамовичем и Ходасевичем о поэзии”— перепечатку статей из “П<оследних> н<овостей>” и “Возр<ождения>”. Вот что должен был бы издать Филиппов! Ходасевич там очень старался быть на Вашем уровне. И написал умно, логично и — верно, но умно и верно в тесных пределах, иными словами, ограниченно. А Ваши статьи были свободнее, и проникали Вы и выше, и глубже — вообще дальше. Пусть у Вас было меньше точности, “математичности”, — Вы больше говорили читателю, вели его на воздух из хода-севической духоты, к темам более важным, чем его “только-литературные” “проблемы*. Тут, к слову, кое-что в скобках — <нрзб.> о Ходасевиче. Как восхитительно ловко воткнул булавку в зад его неумеренного поклонника — Набокова — наш Бахрах Бахрахыч! (Те же “Мосты” 11). Какая блестящая работа! И, главное, как будто бы ничего особенного: привел стишок, шуточный, Ходасевича — и кто ж виноват, что стишок Х<одасев>ич снабдил эпиграфом, набоковской (сиринской) фразочкой про “трепетность” чьего-то хорея. Узнать, что твой идол над тобою потешался, — это горько. Но так Набокову и надо — заслужил.
Вернемся, однако, от поклонника Ход<асевича> к поклонникам Адам<овича>. Один из них на колорадском кампусе блаженствует, ну, прямо сверхчеловеческим образом. Здесь и Муза его посещала — написал 4 стишка.
И, выходит, оба работали:
Пушкин — в Болдине,
Чиннов —
И собирается этот Чиннов даже третью книжку стишков выпускать — догонять Пушкина. Книжка будет еще более, чем “Линии” (и гораздо больше, чем “Монолог”), — о “сияющих пустяках” “накануне беды и тоски’, накануне смерти, накануне “ничего”. О сияющих пустяках (цитата из “Линий”). И не знаю, простите ли мне, что, по бессилию сделать поэзию из простейших, обыденнейших вещей, из “стола и стула” (см. “Невозможность поэзии”) — я занялся украшательством, вместо того чтоб сказать с Вами, что лучше “не надо никакой’ (поэзии).
Из простейших вещей, “стола и стула” у меня вышло немного стихов, разве что
Как светил прозрачный луч в окно,
Озаряя хлеб и вино —
Но и там не обошлось без украшательства***. Из “золотого” “фонда поэзии” у меня сделано многое — из облаков, закатов, дождя, снега, особенно много — из бледножемчужного света. Беложемчужное люблю я всего больше, беда лишь в том, что оно быстрее всего приводит к “непоправимо серой странице”, как Вы и сами не раз говорили. Оттого за пределы “бледножемчужного” я давно, хотя и неохотно, вышел, теперь выхожу из пределов “золотого фонда” — точнее, ищу слова и вещи тоже золотые, но в “фонд” не входящие — ищу, следовательно, с обычным моим “эстетизмом” или “эстетством” (как ни “ужасно” звучат “эстетство”, “эстетизм”****— но). И выделываю украшения, сознавая с печалью, что “нигилистический максимализм” (?) моего учителя Адамовича украшенья отвергает, что Ад<амович> предпочитает остаться ни с чем.
Кстати: какой-нибудь развязный полемист, споря с Вами, мог бы злорадно съехидничать: “А у самого (Г. В. А.) в стихах и ‘тысячи рек’, и ‘миллионы лет’, ‘розовый идол, персидский фазан”. Но я-то знаю, что главное у Вас — это
одно, единое сиянье,
как месяц из-за облаков —
сиянье той прекрасной бедности, которая богаче богатства, и что ей Вы, как Рыцарь Бедный, верны. И только в том дело, что верность абсолютно бескорыстная этой “Прекрасной Бедности” привела бы к непоправимо серой странице — о коей, повторяя вас, в этом письме уже упоминается.
И тут “позволяю себе” защищать “украшения”. Они — и утешение ведь — а утешения нам нужны. Слишком безотрадно “остаться ни с чем” (без всякой поэзии, раз невозможна чистейшая, совершенная) — и не хватает духа последовать за Вами к этому “ничему”. Слишком безотраден “храм”, который “пуст и гол стоит”…
Ах! Будем (это не проповедь, я не агитирую, не правда ли) — “будем”, в меру сил наших, “украшать жизнь”. Или — будем “воспевать прекрасное” — не в том ли долг поэта? Или — воспоем хвалу Богу, в благодарность за то хотя бы только приятное, что, среди всяких гадостей, все-таки выпало на нашу долю.
В частности, мое земное существованье теперь, после парижской беды и мюнхенской тоски, такое, что роптать на Бога было бы просто “некорректно”, непорядочно. И только одно мешает петь безостановочно осанну: то, что разные Лидии Алексеевы и Кленовские затянули слишком уж густую аллилуйю (не Иваск: у него аллилуйя “на свой лад”, и хотя поэтику его я “не приемлю”, против его стиля “вопию” (меньше, чем против Цветаевой, которая невыносима вовсе) — но в дешевой “просветленности” его не упрекнешь). Вообще же — не аллилуйя нужна, а свидетельства о том, что есть в мире “сияющие пустяки”, не только ужас, грязь, скука. И раз это я вижу, эти сияющие штучки, яснее многих — то и “долг” мой сказать о них, больше того, даже и “приврать” порой следовало бы насчет сиянья, чтоб попытаться “навеять человечеству сон золотой”.
И еще скажу: “сияющие пустяки” в моих стихах гораздо ближе к “парижской ноте”, чем на первый взгляд кажется. Например. Пусть мелочей, деталей у меня стало больше, все-таки разговор всегда “о самом главном”, мелочи относятся к главному, словарь по- прежнему “строгий”. И не это одно от парижск<ой> ноты.
В “Монологе” мир часто объявлялся иллюзией. В “Линиях” этого нет вовсе, но с “М<онологом>” есть связь. В третьей книжке будет связь и с “М<онологом>”, и с “Л<инией>”— и с “парижской нотой’, точнее, с мыслями Адамовича. Да, будет связь с мыслями Адамовича.
Но я “заговорил’ Вас, Георгий Викторович, простите и — очень буду ждать весточки от Вас, тянет узнать, как Ваше здоровье, как живется Вам. Можно это? Гингеру написал (давно), послал доллар на книжку; очень его жалко. Вот. Аня легко умерла.
Не досадуйте на Вашего разболтавшегося
Игоря Чиннова
* <Внизу страницы примечание Чиннова:> “ниццарскими’? “ниццскими” — j’aime ццск. mais… < я люблю ццск, но… — фр.>.
** <Под строкой размечена ритмика последней фразы в скобках>.
*** <Внизу страницы примечание Чиннова:> Одно стих<отворение>, в “Мостах” 11, первое, сделано из мусора, им даже дорожу потому, но это не те простейшие вещи, конечно, отнюдь не простейшие.
**** <Внизу страницы примечание Чиннова:> Эстетизм бывал безвкусен очень часто — однако, не всегда. И главное — прекрасного (и любви к прекрасному!) он скомпрометировать не может» (НИОР РГБ. Ф. 754. К. 4. Ед. хр. 15.Л. 5-14).
Прежде всего: я очень рад, правда, что Вам хорошо живется. Помню, что в Мюнхене я Вас уговаривал согласиться на Америку, но думал главным образом, что там у Вас будет больше времени «для себя», т. е. для писания. А если помимо этого и все вообще хорошо, то слава Богу! Еще я рад, что Вы выпускаете новую книжку [214] , да еще о «сияющих пустяках» [215] . О чем иначе и писать, если не жульничать? Кстати, я не помнил этого Вашего выражения. Очень хорошо, и как всегда у Вас — при кажущейся зыбкости, — очень точно. Ну, о поэзии разговор был бы долгий в письме. Вот Вы что-то пишете о «полемике Ходасевича с Адамовичем» [216] . Я помню, что что-то такое было, что писал об этом Цетлин в «Совр<еменных> зап<исках>» [217] и что есть такой параграф в книге Г. Струве [218] . Но убейте меня, о чем был этот спор?? Ходасевич был, конечно, умный человек, но мелко-умный. Я пишу это не для того, чтобы унизить «противника» в споре, а потому, что никогда ни в чем он не был мне интересен. Даже в Пушкине, о котором, в сущности, ничего не сказал, кроме мелочей.
214
Новая, третья по счету книга Чиннова вышла лишь три года спустя — «Метафоры» (Нью-Йорк: Изд-во «Нового журнала», 1968).
215
Из стихотворения Чиннова «“Если завтра война”… Накануне войны…», вошедшего в сборник «Линии» (Париж: Рифма, 1960).
216
Многолетняя полемика между Адамовичем и Ходасевичем русскими эмигрантами воспринималась как одно из центральных событий литературной жизни. Она так или иначе затронула практически все темы, обсуждаемые литераторами эмиграции, оба критика высказывались обо всех интересных литературных явлениях, были зачинателями или принимали участие в большинстве литературных споров эмиграции. Об этой полемике существует уже изрядная литература. Наиболее подробно см.: Bethea D. Khodasevich: His Life and Art. Princeton, 1983; Hagglund R. The Adamovich — Xodasevic Polemics I I Slavic and East European Journal. 1976. Vol. 20. № 3. P. 239–252; Idem. The Russian Emigre Debate of 1928 on Criticism // Slavic Review. 1973. Vol. 32. № 3. P. 515–526; Idem. AVision of Unity: Adamovich in Exile. Ann Arbor (Mich.): Ardis, 1985; Полемика Г.В. Адамовича и В.Ф. Ходасевича (1927–1937) / Публ. О.А. Коростелева и С.Р. Федякина; вступ. ст. О.А. Коростелева // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. С. 204–250.
217
Цетлин М. О современной эмигрантской поэзии // Современные записки. 1935. № 58. С. 452–461.
218
Струве Г. Полемика Адамовича и Ходасевича о поэзии // Струве Г. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. С. 220–222.
Вы, верно, знаете, что в Париже была Ахматова. Я ее долго видел, много говорил [219] . Ее все теперь считают не то что умной, а «мудрой», «сверх-умной» (это мне говорил Л. Никулин [220] ). Едва ли это так. Но «что-то» в ней есть, даже в разговоре, чего в Ход<асевиче> не было и в помине. Вот наш бедный Гингер был умный. Мне его ужасно жаль. В последние два года я с ним сдружился, он мне каждый день звонил по телефону, даже не раз, даже надоедал, а человек был для меня с редким «шармом». И стихи его хорошие (Вы, верно, получили книгу), хотя мне не совсем по душе архаически-манерный стиль. Он очень чувствовал язык, у него это выходило хорошо, но все-таки лучше бы без этого.
219
Ахматова встречалась с Адамовичем в Париже в июне 1965 г., выехав из СССР в Англию для получения диплома почетного доктора Оксфордского университета. См. об этом: Адамович Г. Памяти Анны Ахматовой // Русская мысль. 1966. 12 марта. № 2437. С. 1; Он же. Мои встречи с Анной Ахматовой // Воздушные пути. 1967. № 5. С. 99–114.
220
Никулин Лев Вениаминович (наст, имя и фам. Лев Владимирович Ольконицкий; 1891–1967) — литератор. В начале 1920-х гг. в эмиграции в Берлине, сотрудник «Литературного приложения» к «Накануне». Вернулся в Россию, автор полудокументальных книг об операциях советских спецслужб.
Где наш (опять наш!) Иваск? Целый век я о нем ничего не знаю и даже скучаю без его писем, где всегда самое интересное и важное не в тексте на машинке, а каракулями и кружочками на полях. Прочесть хочется, а разобрать трудновато. Ну, дорогой Игорь Владимирович, пора кончать, простите за болтовню. Будьте здоровы, благополучны, процветайте, пишите стихи и издавайте книжку. «Спасибо сердечное» Вам обеспечено, наверно, и именно от русского народа. Когда книжка выйдет? Да, непременно сдержите свое обещание и приезжайте в Ниццу будущим летом. Даст Бог, я до лета доживу и обещаю Вам быть здесь таким же проводником и гидом, как Вы для меня в Мюнхене. Иваску я в прошлый его приезд содействие оказал, но он остался не в восторге. А разговор — само собой: всему свое время. Еще раз спасибо за письмо.