Жарче, чем тропики
Шрифт:
— Ну да, ударилась в бега и оказалась неизвестно где, — с нервной иронией призналась Мари, когда молчание стало невыносимо. — И что теперь? Зароешь меня по шею в песок в самое жаркое время суток, обмажешь медом и напустишь на меня скорпионов? Или просто с позором отошлешь домой? Какой тут у вас обычай?
— По обычаю я должен взгреть тебя.
Мари смертельно побледнела, внезапно вспомнив о кошмарном браке своей тети с суданским негром. Именно насилие разрушило их союз.
— Ну, это убивает всякое желание разговаривать с тобой, — заявила она.
— Ты
— Вечная проблема с похищением женщин, — парировала Мари. — Глупышки вполне могут лелеять желание вновь обрести свободу.
— Ты добиваешься, чтобы я вышел из себя?
Гневное напряжение не испортило обворожительных черт его лица, отметила Мари. Она вдруг сообразила, что действительно неплохо бы добиться именно этого. Ей необходимо лекарство от любовного безумия. Джамал из тех мужчин, которые способны использовать свою огромную силу для подчинения женщины, и это, несомненно, станет для нее прекрасным лекарством от любви к нему.
Мари опустила голову, разрываемая противоречивыми чувствами. Нелогичность собственных рассуждений смутила ее. Приходила ли ей в голову хоть одна разумная мысль с тех пор, как она оказалась в Королевстве Нботу? — подумала она с горечью.
Пленница выпрямилась и уставилась на него сверкающими как изумруды зелеными глазами. Тон ее был решительным!
— Разве не ты виноват во всем этом безумии? Уж во всяком случае не я! Как ты смел заманить меня сюда? И как смеешь стоять тут и запугивать меня?
— Не кричи, нас могут услышать. — Его шоколадного цвета лицо потемнело от ярости.
— Я буду делать то, что мне Бог на душу положит. Я не принадлежу тебе как какой-нибудь ковер, который ты можешь топтать, когда пожелаешь, и ты не имеешь никаких прав на меня!
— Совсем никаких?
— Абсолютно никаких, так что петушись перед своим гаремом! — ядовито выпалила Мари, стремясь, чтобы ее презрение попало точно в цель. — У тебя нет ни малейшего шанса заставить меня ползать у твоих ног. Скорее я перережу себе горло! Как ты смеешь болтать о своей чести, когда у тебя уже есть жена? Я была права, когда в Париже обозвала тебя дикарем!
Джамал так стремительно бросился на нее, что Мари, отшатнувшись, зацепилась за ковер и повалилась бы навзничь, если бы он не ухватил ее за плечо и не заставил сесть на шелковые подушки. Его огромная сила, в которой Мари могла убедиться, повергла ее в панику, она издала приглушенный вопль, но Джамал тут же зажал ей рот ладонью и заставил замолчать.
Ставшие огромными и потемневшие от страха зеленые глаза смотрели на него.
— Не шуми, — спокойно произнес Джамал.
Она ожидала вовсе не такого сдержанного приказа. Готовая к удару, Мари еще шире распахнула ресницы. Ее сердце билось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Жар и тяжесть его тела, навалившегося на нее, сковали ее лучше всяких цепей.
— Люди подумают, что я не могу справиться со своей женщиной, но я отлично знаю, как это сделать, — взбешенно проговорил Джамал. — Будь то в постели или вне ее. Но
В состоянии полной растерянности Мари смотрела на него затравленным взглядом, опасаясь его полных бешенства и насмешки сияющих глаз.
— Еще один вопль, и ты получишь ушат холодной воды, чтобы прекратить твою истерику. Я достаточно понятно изъясняюсь по-французски?
Опалив Мари еще раз огненным взглядом, он отпустил ее.
Ошеломленная, она никак не могла шевельнуться. Испытав за какие-то секунды целый букет чувств — от ярости до ужаса, Мари пребывала в полном смятении. Джамал пристально смотрел на нее.
— Ты сказала, что у меня уже есть жена. Что это за глупости?
Мари зажмурилась в неожиданной муке, ожидая, что он попытается солгать, начнет выкручиваться.
— Я знаю, что Баньяни — твоя жена.
— Нет у меня никакой жены. В юности меня обручили с троюродной сестрой принцессой Адаз. Увы, она не дожила до свадьбы — погибла в автомобильной катастрофе. У Адаз осталась младшая сестра — Баньяни. Но она мне не жена. Поверь, это именно так.
Мари попыталась сесть. Она припомнила, что говорила Макана и что Баньяни ни разу не назвалась женой Джамала, хоть и засветилась от счастья, когда так ее назвала Мари.
По телу Джамала пробежала дрожь сдерживаемого чувства.
— Если бы ты проявила ко мне хоть малейший интерес, то узнала бы, что я не сторонник многоженства. Как и мой отец. Одной жены вполне достаточно для любого мужчины. Но нет, — с уст Джамала сорвался ядовитый смешок, — ты этого не хочешь понять. Твое слепое предубеждение просто смешно, а твои предположения непростительны для ученой дамы!
Белая как полотно, глубоко потрясенная, Мари замерла.
— Джамал, я…
— О, во имя всех богов — католических и африканских! Извинение хуже оскорбления. Ты, несомненно, еще веришь в грязную фантазию, что мужчины нашей семьи держат наложниц! Пусть европейцы считают, что мы примитивные, нецивилизованные, но наши нормы сексуального поведения гораздо строже, чем в Европе.
Погружаясь все глубже в болезненный самоанализ и испытывая чувство стыда, Мари не смела заглянуть в его холодные, осуждающие глаза.
— После смерти Адаз моему отцу подсылали молоденьких девушек в надежде, что я подберу из них себе невесту. Пока они находились в нашем доме, за ними вели неусыпный надзор. Их учили, одевали, кормили в поили, поэтому-то их отцы так охотно направляли к нам своих дочерей. А когда в стране наступила золотая лихорадка, они смогли подыскать подходящих женихов. К тому же многие мои родственники нашли жен среди этих девушек…
— Откуда мне было знать все это? — прошептала Мари.
— Тебя это просто не интересовало, — укорил ее Джамал. — Ты предпочитала верить злобной клевете, которую распространяла европейская печать. Та очернительская статья в парижской газете доставила немало неприятностей нашей семье и родственникам девушек. Мы посчитали ниже своего достоинства выступать с опровержениями подобного вздора.