Жасминовый дым
Шрифт:
Как всё нелепо!.. И как ловко возникают эти нелепости, будто матрёшки – одна из другой. Ведь мог бы он, Костин, отказаться от этой, в общем-то, и не столь важной в деловом отношении командировки?! Нет же, от скуки рванулся сам. Развлечься захотелось… И вот – развлёкся… Может, выкинуть эту проклятую кинокамеру? Сейчас, немедля утопить её в речке? Это ж она заставила его и Вадимыча впасть в азарт. А если запалить костёр и кинуть её в огонь, как главное зло? Устроить такое маленькое аутодафе?! Ха-ха!
Виктор сел на нижнюю ступеньку крыльца, прислонился к перилам. Ему представился костерок, болтающийся
Его толкали, и ему казалось – он снова мотается в мотоцикле по ухабам. Будила его Вера, сердито выговаривая: «Вот ещё придумали – спать на крыльце, у нас так не делают». Она повела его в гостевую комнату, держа за локоть цепкой рукой. Одна из пятнадцати коек, стоявших почти впритык друг к другу, многоголосо заскрипела под ним панцирной сеткой.
8
Утром Вера уговаривала его остаться, но Виктор бормотал что-то о возникших неотложных делах. Вадимыч же молча вывел мотоцикл из сарая, завёл его и сел. Ждал, не поворачивая головы, когда Костин погрузит себя с сумкой в люльку.
Две пыльных колеи, виляя, падали под колёса. Вся степная равнина подпрыгивала и кренилась то в одну, то в другую сторону, будто пыталась стряхнуть с себя натужно воющий мотоцикл с двумя молчаливыми седоками.
А ведь они так могут и не доехать. Виктору представилось: вот мотоцикл, взлетев на ухабе, переворачивается (на экране впечатляюще могло бы выйти, если умело снять!) и опускается вверх колёсами в серебристую полынь, распластывая их обоих, с хрустом ломая шейные позвонки, ключицы, руки. Вот они неподвижно лежат в безлюдной степи под огромным, пустынным, равнодушным небом, и коршун кружит над ними, снижается, но тут же взлетает прочь от окроплённой бензиновой вонью земли.
Костин видел близко крупную мосластую руку Вадимыча, сжимавшую руль, она раздражала его. Он чувствовал – нужно бы о чём-нибудь поговорить с егерем, притушить ночную обиду, но мешали шум мотора, невыносимая тряска, бьющий в лицо ветер. Мешала досада на провинциальную наивность егеря.
Петляла меж солончаков дорога, подпрыгивал впереди степной горизонт, и боль в висках мучила Костина. Не помог утренний крепкий чай, и сейчас он, пытаясь заговорить эту боль, твердил себе: «У меня ничего не болит и болеть не может. Я пыль этой степной дороги и не могу остановить мотоцикл, как бы ни цеплялся за его колёса». Но боль не проходила.
Они выехали на шоссе и увидели там, где оно было похоже на кончик клинка, маленький, совсем игрушечный «Икарус». Он медленно приближался, рос, весело посвёркивая издалека, словно из другой жизни, солнцем на лобовом стекле. Егерь поднял руку. Автобус пронёсся мимо, обдав их ароматом дизельного топлива. И остановился. Пока они подходили к
– Ну, будь здоров… Если что не так, то… – бормотал Виктор, прощаясь.
Вадимыч кивнул, взглянув на него мельком, впервые за всё утро, и Костин заметил в его лице знакомое уже страдальчески-презрительное выражение.
Дверь закрылась. «Икарус» пошёл, плавно набирая скорость. Сдвинулась и потекла за его стёклами рыжевато-бурая степь, унося на себе две пыльных колеи и бегущий по ним уменьшающийся мотоцикл. Вот он превратился в точку, дрожавшую в степном мареве, и, наконец, растворился в нём. Виктор откинулся в удобно изогнутом кресле, представил московские улицы, переполненные автомобилями, скопления прохожих у светофоров, длинные коленчатые коридоры своего министерства и даже услышал привычный телефонный трезвон, раздражавший его перед командировкой. Сейчас он показался Костину бодряще-весёлым, и он подумал вдруг: надо бы сменить автомобиль. Поднатужиться и купить новенькую «ауди». Все эту марку хвалят.
9
…В полупустом лифте поднялись на десятый этаж, миновали два поворота в узких коридорах, вошли в тесноватый его кабинет, смотревший своим окном на крыши старой Москвы, за которыми проступали силуэты звонницы и купола бывшего монастыря. Костин с глухим звяком поставил у дверей тяжёлый чемодан.
Вера развязала, наконец, свой платок, обнажив короткую русую стрижку, но пальто снять отказалась. Расстегнув его, села в кресло, насторожённо осматриваясь, словно пугливо притрагивалась взглядом к стеллажам с папками, к экрану включённого ноутбука, к исчёрканной пометками страничке раскрытого ежедневника. Прерывисто вздохнув, стала рассказывать. Говорила без ожесточения, но с упорством человека, знающего истину.
Истина же, по её словам, состояла в том, что стрелял Вадимыч не в человека, а по колёсам автомобиля, за которым гнался на мотоцикле. И если бы мотоцикл не тряхнуло так сильно на ухабе, Вадимыч не промахнулся бы и заряд дроби не угодил бы в заднее стекло удиравшей от него «Нивы».
Случилось же всё это недели через две после отъезда Костина. Как-то утром Вадимыч развозил по заказникам подкормку для фазанов. Заметив в степи пыльный шлейф, присмотрелся: шла «Нива». К дому егеря она не свернула, ныряя в ухабы, исчезла в кустах. Вадимыч поехал следом, увидел: попетляв меж кустов, «Нива» остановилась. Распахнулись дверцы, вывалились приехавшие. Закурили. Было их пятеро.
С Вадимычем они разговаривали, улыбаясь: какая там охота, ни путёвок, ни даже ружей с собой не взяли. Просто свернули с шоссе – хотят гостю из Москвы местную экзотику показать, а то ему не верилось, что здесь река есть. Ну и заодно перекусить. Гость в замшевой кепке, в очках курил, разглядывая Вадимыча. Они и в самом деле взялись стелить на траву жёстко накрахмаленную скатерть, ставить на неё бутылки, разворачивать свёртки с едой. Пригласили Вадимыча, но тот отказался. Уехал.
Дома, ополоснув руки, он уже садился за стол, когда затрещали выстрелы. Выбежал на крыльцо. Пальба неслась из заказника. Ветер был встречный, и приезжие не слышали, как он подъехал. Увидел: цепочкой, с ружьями наперевес, прочёсывают кустарник.