Жажда жить

О'Хара Джон

— А он что может?

— Ну как же, в любом муниципалитете полно всяких установлений, которые подрядчики постоянно нарушают. Правда, обычно за этим никто не следит, потому что, если все выполнять, никакое строительство и вовек не закончить. Но все берут на заметку, чтобы во время всяких политических кампаний у подрядчиков вдруг не отшибло память.

— И что же это за установления?

— Ну, всякие технические ограничения, что-то связанное с дорожным движением, что-то с пешеходами. Пожарная безопасность. Впрочем, и этого недостаточно.

Надо бы вообще вышвырнуть этого типа из города. Я что-нибудь придумаю, малыш, не беспокойся. — Он погладил ее по плечу. — Одна кровь и плоть, не забывай.

— Не сердись на меня, Брок.

— Все мы совершаем ошибки, я столько понаделал, что ты даже представить себе не можешь, — сказал он. — А теперь мне предстоит выяснить, какие ошибки сделал мистер Бэннон. Уверен, что их немало. Самый быстрый путь к этому — через его врагов, но самый надежный — через друзей. Кто его друзья?

— Майлз Бринкерхофф, — ответила Грейс. — Уж это я точно знаю.

— Майлз Бринкерхофф. Старый толстяк Майлз Бринкерхофф. Видел его на днях в клубе, где ж ему быть? Он с кем-то обедал. С кем только? Ладно, завтра посмотрю в гостевой книге.

— Только ничего не предпринимай до тех пор, как он не позвонит.

— Ладно, но мой девиз — готовность. Как у бойскаутов. Будь готов. Так и я. Хочешь, никуда сегодня не пойду? На случай если мистеру Бэннону придет в голову удостоить нас своим визитом.

— Пристрелю, как собаку, — улыбнулась Грейс.

Брок не подхватил шутки.

— Где мой револьвер, знаешь?

— Да ни за что в жизни он здесь не появится.

— Тридцать второго калибра вот здесь, в ящике стола, а сорок пятый наверху, в спальне, в стенном шкафу висит. Показать, как им пользоваться?

— Сидни учил.

— Хорошо. Оба заряжены, предохранитель есть только на сорок пятом, на тридцать втором нет.

— А у меня еще есть маленький двадцать пятый, так что защищена я надежно. Оружия в доме более чем достаточно, — заключила Грейс.

— Для этого сукина сына я бы порекомендовал сорок пятый, — серьезно сказал Брок. — Ладно, пошел, вернусь не поздно. Покойной ночи, Грейс. — Он поцеловал ее в щеку.

— Покойной ночи.

В тот вечер и всю последующую неделю Роджер Бэннон больше не звонил. Во вторник Грейс пошла к Бординерам — была их очередь проводить заседание бридж-клуба; в четверг она устроила первый из задуманных Броком домашних ужинов (прошел он, на его вкус, отменно, и Брок заявил сестре, что свой подарок она уже отработала); в пятницу обедала в гостинице, и в тот же день накануне у нее состоялся разговор с Анной.

Несмотря на матросскую курточку — школьную форму, — в фигуре девушки выделялся прежде всего не живот, а грудь. Она все больше округлялась, а короткая плиссированная юбка, прикрывающая ноги, придавала ей, от плеч и ниже, вид зрелой женщины на каком-нибудь шикарном приеме или актрисы варьете. Грейс сидела в библиотеке и просматривала счета. Анна

вернулась из школы, бросила учебники на стул, поцеловала мать в щеку и прислонилась к стене.

— Чем занята, мама?

— Да вот, счета оплачиваю.

Наступило молчание. Девушка насвистывала что-то неопределенное. Грейс подняла голову и улыбнулась:

— Ты напоминаешь мне отца.

— Серьезно? Все говорят, я на тебя похожа.

— Я не о внешности, — пояснила Грейс. — Свистишь так же, как он.

— Совершенно неосознанно. Даже не заметила, что засвистела, — удивилась Анна.

— Ну так и продолжай. Мне нравится. Папа тоже так свистел, когда работал. То есть я имею в виду, когда руками что-то делал. Серебро чистил, ботинки.

— Славный он был у нас, — вздохнула Анна.

— Это уж точно, еще какой славный, — подхватила Грейс. — Я рада, что ты его помнишь, его и Билли.

— И всегда буду помнить. Разве забудешь такое трагическое испытание?

— Что?

— Это ведь было трагическое испытание, все так говорят, — повторила девушка.

— Да, конечно, но это слишком взрослое выражение для девочки твоих лет. В четырнадцать лет не надо считать себя, как ты выражаешься, жертвой трагического испытания.

— Что ж поделаешь, раз так произошло.

— Конечно, не спорю, просто я не хочу, чтобы ты видела в себе Анну Тейт, девушку, прошедшую через трагическое испытание. Это звучит слишком… театрально, как на сцене. Иначе говоря, искусственно. Лучшие люди — люди естественные. Будь естественной сама с собой, и другие это заметят и станут твоими друзьями. То есть те, которых бы ты хотела считать друзьями. Остальные не в счет.

— Ну да. Да, кстати…

— Да, кстати. Извини, что не даю тебе слова сказать, но чтобы не забыть. Мне не нравится твоя прическа.

— А что в ней плохого?

— Она тебе не по возрасту, — пояснила Грейс, — слишком строгая. У тебя чудесные волосы и голова вылеплена прекрасно, зачем же этот пробор посредине и к чему такая гладкая прическа? Что-то не заметила, чтобы у других девочек так же было.

— Некоторые носят, — возразила Анна.

— Разве что совсем с недавнего времени, после Рождества.

— Так и я только с Рождества.

— Но почему? Кого-нибудь в кино увидела с такой прической?

— Нет. Это мисс Такерман. Она начала так причесываться как раз перед каникулами.

— Мисс Такерман, учительница? Ну и прекрасно, если ей так нравится, только ведь ей-то побольше четырнадцати. К тому же тебе не кажется, что ей будет неприятно войти в класс и увидеть, что куча глупых девчонок причесывается в точности, как она?

— Ничего подобного! Во всяком случае, я ее никак не смущаю.

— Она что, сама тебе сказала?

— Нет, просто знаю, ведь я ее любимая ученица. Но вообще-то фактически сказала.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась Грейс. — А что еще она тебе фактически сказала?