Жажда жить
Шрифт:
— Спасибо за приятную беседу, и всего вам хорошего, — откланялся пришелец.
Потребовалась бы целая совместная жизнь, как и жизнь поврозь, чтобы приспособиться к годичному циклу так, как Сидни и Грейс привыкали к циклу дневному. Домом для них стала ферма, и распорядок жизни определялся погодой сегодняшней и временем года точно так же, как определяются ею рост трав и приплод коров. Как есть время пахать и засеивать землю, ухаживать за ней и собирать урожай, снова готовиться к посадке тимофеевки на следующий год и откорму
— Весна на дворе, — отвечала Грейс.
— А ведь, кажется, только вчера он по-зимнему оделся.
— Я как раз то же самое подумала.
— Только, боюсь, еще не совсем весна. Ты чем занималась, пока я трудился в поте лица?
— Ты хочешь сказать, щечки солнцу подставляла да прихорашивалась? Поцелуй меня.
— Думаешь, стоит? А то я уж раз поцеловал — и вот результат.
— При чем тут поцелуй? Не в поцелуе дело. Ну же, малыш, поторопись и вылезай-ка наружу, чтобы папочке было место, куда войти.
— Если бы этот младенец понимал, о чем мы тут толкуем… Знаешь, когда я думаю, что родится девочка, мне становится не по себе, как мы разговариваем в ее присутствии. Извините, юная леди.
— Это не юная леди, да и не джентльмен, иначе не стал бы так пихаться.
— А что, снова пихается?
— Я бы сказала, ворочается, как ты во сне. Ладно, скажу тебе, чем занималась. Писала последние благодарственные письма за рождественские подарки…
— Вот это правильно, хорошо бы отделаться от этой докуки до следующего Рождества.
— …и еще Конни приезжала на трамвае и просидела час. Хэм покупает автомобиль, заграничный, „мерседес“.
— Вот радость-то для шофшталевых лошадей. Хоть немного губы заживут.
— Мне это тоже пришло в голову, но я промолчала. Что еще нового? Скотти Борденер переезжает в Филадельфию, нанялся на работу в какую-то новую компанию. Со дня на день отправляется, а может, уже уехал.
— Ну-ну.
— Милый, если уж куришь, то кури, пожалуйста, сигареты, а не трубку. Извини, я просто задыхаюсь от трубочного табака.
— Это ты меня извини, дорогая.
— Это ведь ненадолго.
— Еще раз извини, забылся. Что еще нового?
— Так… Тебя интересует, во что были одеты дамы на бридже у Мэри Уолл?
— Ну, надо полагать, это будет в вечернем выпуске газеты. Так что поберегу твое время.
— О, спасибо, дорогой. Очень мило с твоей стороны. Но хочешь знать, что было главным в моих дневных заботах?
— Конечно.
— Я молилась, чтобы мой любимый муж вернулся домой пораньше и налил мне виски с содовой. Кстати, ты ведь и сам еще не выпил.
— Что ж, самое время.
— Доктор О’Брайан придет осмотреть меня завтра, а не послезавтра. Он уезжает на несколько дней. Будет здорово, если малыш родится к годовщине нашей свадьбы, верно?
— Конечно.
— С другой стороны, по всему видно, что все должно произойти раньше, а ведь мы опаздывать не хотим, а?
— Естественно.
— Что ж, надеюсь он оценит все, что я для него делаю.
— Мы оба оценим, родная.
— Я люблю тебя, Сидни.
Ребенок родился 10 мая 1904 года, за несколько недель до годовщины свадьбы. Он весил девять фунтов, и роды прошли почти безболезненно как для матери, так и для младенца. Радость от события была всеобщей. Первенец у родителей, первый внук в обеих семьях, первый ребенок, появившийся на свет в большом фермерском доме (в доме Райфснайдеров было трое), первый новорожденный среди одноклассниц Грейс по школе мисс Холбрук. Удивительно, но сам факт рождения заставил Форт-Пенн переменить отношение и малышу, и к его отцу: пока Грейс была беременна, о нем говорили как о ребенке Грейс точно так же, как говорят „волосы Грейс“ или „улыбка Грейс“, собственно, даже не думая о том, что и у него есть отец. Но с рождением Форт-Пенн сразу увидел в нем ребенка обоих родителей, а в Сидни — мужа и отца. Младенец сделал своего отца личностью Форт-Пенна. Он по-прежнему оставался чужаком, но теперь это был свой, форт-пеннский чужак. Совсем „не чужаком“ его признать не могли, но отныне считали хотя бы отцом уроженца.
В тот вечер, когда родился ребенок, Сидни сидел в рабочем кабинете своего тестя.
— Ну и денек выдался, а, Сидни? Ты хоть ел что-нибудь?
— Нет. А вы?
— Перекусил в клубе, — отозвался Уилл Колдуэлл. — Видно, и не пил?
— Нет, да и вы, видно, тоже. Что-то мы нарушаем традицию. Следовало бы как следует напиться.
— Что ж, начнем, — сказал Колдуэлл. — А то я уж сколько лет не напивался. Даже не помню, когда это было в последний раз.
— Как насчет холодного ростбифа и шампанского, сэр?
— Что надо.
Сидни вышел на кухню и вернулся с бутылкой шампанского.
— Боюсь, не удастся нам отведать даже холодный ростбиф. Прислуга и слышать ничего не хочет. На кухне готовят ужин для миссис Колдуэлл, уставляют поднос блюдами, так что наш пикник отменяется, но хотя бы при нас шампанское. — Сидни наполнил бокалы, и Уилл поднялся со стула.
— Что ж, Сидни, за твоего сына и моего внука. Надеюсь, он вырастет таким же хорошим человеком, как его отец.
— А если постарается, то таким же хорошим, как его дед, — подхватил Сидни. Оба выпили. — Ну что, стаканы об пол?
— А что, надо? — осведомился Уилл. — В таком случае вот мой!
Они разбили бокалы, нарушив тем самым цельность сервиза, подаренного Грейс и Сидни на свадьбу. Последовали новые тосты, Сидни принес еще одну бутылку, которая была выпита под ужин, сервированный на одном конце обеденного стола в столовой, затем вернулись в кабинет, где их ждали сигары, кофе и опять-таки шампанское.
— Вот наконец дожил, — проговорил Колдуэлл. — Внук. Наверное, этого и ждешь, как только появляется первый ребенок. Во всяком случае, со мной так было с самого рождения Брока. А ты ждешь внука, Сидни?