Жажда жить
Шрифт:
— Черт, как посмотрю на вас, старых развратников, иногда думаю, что тоже мог бы пойти этой дорогой.
„Ах вот как, сегодня, стало быть, мы о старых развратниках, такая линия“.
— Ну, в одиночку с этим не справиться. Я хочу сказать, хорошую семью одному не построить.
— Это не единственное, что нельзя сделать в одиночку, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Для того чтобы сходить налево, тоже двое нужны, — хмыкнул Брок. Смеялся он с некоторых пор медленно, с одышкой, что делало его на двадцать лет старше, чем он был на самом деле, и на десять, чем выглядел.
— Ага, я догадывался, — кивнул головой Сидни.
— Да,
„Ну, сейчас я с тобой поиграю. Если думаешь, что пущусь в подробности, послушай-ка это“.
— Ну, это вряд ли. Потому что, если мне захочется, как ты говоришь, пойти в ночную смену, я уж позабочусь о том, чтобы ты не узнал.
Брок уже был готов разозлиться, но в последний момент передумал и только шумно фыркнул:
— Да ты у нас умник, Сидни. Снимаю шляпу.
Подошел официант.
— Что-нибудь еще, сэр?
— Нет, спасибо. — Сидни подписал чек.
— Уходишь? — осведомился Брок.
— Да, к парикмахеру хотел зайти.
— Что ж, на одну стрижку волос хватит. Хе-хе-хе. Только пусть сверху слишком много не снимает. Хе-хе-хе. Вечером увидимся.
— А, так ты придешь?
— Конечно. Разве ты мог меня не пригласить? Хе-хе-хе.
— Но ты не обязан принимать приглашения. Хе-хе-хе. Пока, Брок.
— До чего же я тебя люблю, старина Сидни. Хе-хе-хе.
— Всего хорошего, мистер Тейт, — поклонился Ферфакс.
— Всего хорошего, Ферфакс, — кивнул Сидни.
Он направился в парикмахерскую Шофшталь-Хауса, самую крупную и из-за практически полного отсутствия конкуренции самую модную в Форт-Пенне цирюльню. Среди ее постоянных клиентов были члены клуба, кандидаты в члены, члены спортивного клуба, просто желающие стать его членами, сенаторы и члены законодательного собрания, проработавшие больше одного или двух сроков, а также совершенно посторонние люди. Именно в таком порядке клиенты и обслуживались, и прием оказывался соответствующий — от почтительного до равнодушно-вежливого. Преуспевающий чужак с бриллиантовой заколкой в галстуке и часами на золотой цепочке не был „следующим“, если своей очереди ждал член клуба, пусть даже он и был впереди. Точно так же сенатор штата — не член клуба Форт-Пенна, избранный лишь во второй раз, должен был терпеливо дожидаться, пока обслужат члена спортивного клуба. Хозяин парикмахерской Петер Рингвальт лично следил за „правильным“ продвижением очереди. „Подумаешь, политиканы, — бурчал он. — Говорите, не перевыберут? Так на кой черт я должен о них беспокоиться? Клиент из Форт-Пенна — вот мой клиент. Политиканам не нравится, как я веду свое дело? Так пусть идут в другую цирюльню, там и стригутся“. Такое отношение заставляло большинство законодателей обращаться в сенатскую парикмахерскую, но те из них, кто подумывал о хорошей карьере, предпочитали все же стричься и бриться у Петера.
— Мистер Тейт, добрый день, — почтительно приветствовал его Картер Бирдсонг-младший, сын Ферфакса из клуба.
— Привет, Карсон.
— Пожалуйста, сэр, вашу шляпу. Сию минуту буду
— Добрый день, Питер, — кивнул Сидни.
— Задаравствуйте, мистер Тейт. Герман ждет вас.
Сидни опустился в удобное кресло, взглянул в зеркало, перевел взгляд на Миллера, который тоже смотрел в зеркало и с улыбкой накидывал простыню на плечи Сидни. Герман всегда ждал, когда Сидни первым начнет разговор, и всегда улыбался ему в зеркале. Здесь за последние десять лет ничего не переменилось, от многословных приветствий Картера до сдержанной улыбки Германа.
— Ну что, Герман, как думаешь, сегодня на матрас хватит?
Парикмахер усмехнулся в ответ на привычную шутку Сидни.
— Разве что на маленький. Вот такой. — Он втянул большой и указательный пальцы и развел их примерно на полдюйма. Это тоже входило в правила игры.
— Все меньше и меньше, да? — продолжал Сидни.
— Ну, фы же знаете, как говорят. На аспальте трава не растет.
На некоторое время старые друзья погрузились в молчание. Десять на пятьдесят будет пятьсот. Разделить на два — двести пятьдесят.
— Слушай, Герман, знаешь, сколько раз ты меня стриг?
— А? Ума не приложу.
— Около двухсот пятидесяти.
— Прафда? Двести пятьдесят? Ой-ой-ой.
— Я хожу сюда почти десять лет, примерно раз в две недели, и за все это время никто, кроме тебя, меня не стриг.
— А почему вы вдруг подумали об этом?
— Сегодня десять лет, как я женился.
— Прафда? Поздрафляю, и миссис Тейт тоже мои поздрафления передайте. Десять лет, здорофо. Фернусь домой, скажу жене, и она испечет фам торт. Остафлю зафтра ф клубе, пусть ваш шофер заберет.
— О, спасибо, Герман, большое спасибо. Я ничего такого не имел в виду, но, ты же знаешь, торт миссис Миллер я могу в одиночку съесть.
— Да. И мальчики тоже пусть полакомятся. Зачем обижать их, если я обещал по пирожному.
— Ну а они каждую неделю будут приходить подстричься, лишь бы отведать вашу выпечку.
Снова наступило молчание. Картер тем временем почистил ботинки Сидни. Обычные пятнадцать центов чаевых Миллеру, никель Картеру, и Сидни вышел из парикмахерской.
Следующая остановка — ювелирный магазин „Кемп и Боннивел“. Николас Боннивел, не убирая рук с прилавка, с улыбкой поклонился.
— Добрый день, мистер Тейт. Все готово, — пропел он и, отойдя к сейфу, вернулся с подарком, который Сидни приготовил для Грейс, — расшитую золотом театральную сумочку с золотой десятидолларовой монетой внутри. Николас положил ее на голубую бархатную подушечку.
— Замечательный подарок, просто чудесный. И ничего похожего в Форт-Пенне нет, это я вам гарантирую, мистер Тейт.
— Точно, мистер Боннивел? А то вы ведь знаете, дамы к таким вещам чувствительны…
— Сто процентов, мистер Тейт. Такую вещь вы не увидите даже в больших городах — в Нью-Йорке или Филадельфии. Это сделано на заказ, для вас лично, и оптовику, с которым мы ведем дела, доверять можно, он всегда держит слово. — Ювелир подпер подбородок большим пальцем и изучающе посмотрел на мешочек, словно ожидая от того чего-то. Затем он поднял голову, чтобы убедиться, что и Сидни ожидает того же, но тот только одобрительно кивнул.