Желание исчезнуть
Шрифт:
Он поднялся. Андрей тоже было начал подниматься.
– А ты посиди, пообедай. Ничего не съел даже, а тебе ещё работать.
– Хорошо.
Сергей похлопал его по плечу – оказалось, что у него тяжёлая сильная рука, – и отправился к выходу. Этот разговор занял почти весь обеденный перерыв, и Андрею пришлось доедать в спешке.
Вечером он улёгся на кровать и достал письмо Лены. Он хотел перечитать его, но неожиданно стены комнаты показались слишком грязными, прокуренными для её голоса, доносящегося со страниц. У него самого был миллион вопросов к ней, и жаль, конечно, что нет способа их задать.
Он оделся и вышел на улицу, чтобы перечитать письмо на свежем воздухе, под лучом фонаря. Шёл снег. Луч фонаря высвечивал спиралевидный столп снежинок, тот вился от земли к небу и соединял сугробы городка с дном тучи. Андрей задрал голову: чернота глядела в ответ с молчанием, в ней выл ветер. Показалось, что вдали рокочет вертолёт – ищет, верно, путь сквозь многодневную бурю. По воздуху, слышал он, в городок доставляли особо ценные продукты и высокопоставленных эвакуированных.
Андрей пошёл к фонарю и в темноте наткнулся на человеческую фигуру. Он чуть не снёс её, а когда помог ей удержаться на ногах, то по прикосновению узнал Стеллу. Она обернулась, наклонила голову и приветливо улыбнулась.
Не спрашивая, она поглядела на письмо в его руке и снова на него. Андрей стоял неподвижно, размышляя, что бы ей предложить. Идти в кафе уже поздно, но можно, пожалуй, затащить её в бар или ресторан. Тут он заметил, что она подрагивает от холода, и обнял её. Она казалась совсем маленькой и хрупкой посреди этих огромных сугробов. Он пытался сравнить её объятие с объятием Лены, но ничего не мог вспомнить. Стелла с молчаливым любопытством, как маленький ребёнок, потянулась к письму в его руке.
– Нет, – он отстранил её и спрятал конверт во внутренний карман.
– Твоя жена пишет?
– Нет.
– А кто?
– Пойдём в бар. Хочу выпить.
– Ты же не любишь бары.
– Откуда ты знаешь?
– Сколько ты уже здесь, ни разу не ходил в бар.
– Ты за мной следила?
– Мама следила, – безразлично сказала Стелла.
Она была такая близкая и такая чужая.
– Мне нельзя в бар. Мне ещё восемнадцати нет, – сообщила Стелла и улыбнулась.
– Тогда выпьем у меня.
В комнате он отыскал бутылку виски, привезённую еще из Москвы. Когда он ходил на узенькую кухоньку за стаканами, то подумал, что наверняка хозяйка подсылает к нему Стеллу, чтобы что-то выудить. Теперь подселение к местным жителям обрело смысл: такие, как Сергей, через их глаза и уши следили за настроением эвакуированных, подслушивали вечерние вздохи и утренние проклятия – помогали рассчитать, насколько близок наблюдаемый объект к переходу в новую реальность.
Плеснув в каждый стакан по паре глотков, Андрей пожал плечами: ему-то скрывать или стыдиться было нечего. На него нечего доносить – разве что отыщется такой же лгун, как он сам, который выдумает донос… Но, пожалуй, и это не страшно. Ведь Сергей ничего не рассказал о карах.
Стелла покорно выпила вслед за ним. Он увидел, что это не произвело на неё большого впечатления, и налил ещё. Не было никакой закуски, поэтому его сразу слегка повело, и вскоре он почувствовал рвущееся наружу чувство любви – его требовалось куда-то направить, иначе он взорвётся однажды
Потом они лежали, в той же кромешной темноте, он сделал ещё пару глотков и почти заснул, а она начала шевелиться, включила зачем-то свет и полезла к его вещам. Андрей понял, что она думает, что он спит, и хочет прочитать его письмо. Он было потянулся, чтобы остановить её, но оказалось, что его тело не слушается. Оно одеревенело от выпитого, и даже глаза перестали подчиняться. Он не мог даже увидеть, что происходит, и поэтому вышел из себя, поднялся к потолку и поглядел вниз. Какая же крошечная каморка, в очередной раз подумал Андрей, и поднялся ещё выше.
Через старые жилы дома он вылез на крышу, вспорхнул в чёрное, прорезанное редкими прожекторами небо и понёсся, поймав попутный ветер, на юго-запад – туда, где, по его представлениям, осталась Москва. Путь занял много времени. Андрей то находил, то терял железнодорожные пути, но всякий раз вой очередного поезда помогал нащупать нужное направление. Все составы шли только на север: ни один не двигался обратно. Что же, они так и бросают их там? Посреди полярной ночи, выгрузив последнего пассажира?..
Наконец к утру он добрался до Москвы, приземлился в родном дворе, тот ничуть не изменился – разве что стало поменьше машин; оказавшись дома, он вошёл в собственное прежнее тело. Оно было более подтянутым и спортивным, чем теперь. Прежний Андрей вскоре проснулся, потянулся, проверил телефон, принял душ. Затем он тщательно побрился, выбрал одежду, повязал галстук, отправился на работу. По пути он купил кофе и круассан в кафе «Пауль» и с удовольствием позавтракал прямо в пробке. В машине он слушал аудиокнигу. Придя в офис, Андрей разобрал почту и написал по мессенджеру Лене.
Они встретились – точь-в-точь как она просила, за их столиком, в их время – десять тридцать утра. Но когда Андрей открыл рот, чтобы начать рассказывать, оказалось, что у него кончились слова. Речь будто через невидимую протечку вылилась из него, и он как рыбка в аквариуме молча шевелил губами. Андрей схватился за голову, понимая, что его превратили в одного из членов массовки. Лена ласково улыбалась и тоже молчала, бесконечно помешивая кофе, но не притрагиваясь к нему.
Где-то в стороне разыгрывалось настоящее действие, массовкой для которого они выступали. Андрей пытался вырваться из этого вяжущего театрального молчания, но его лицо не менялось, голос не возвращался. Он был тут никем, ужас охватывал его, ведь собственное тело сделалось тюрьмой, принадлежащей режиссёру и сценаристу. С криком он подскочил на кровати, из последних сил вырываясь из кошмара.
В каморке никого не было. Стеллино тепло давно выветрилось, и даже её запаха не осталось на второй половинке узкой постели, где она замерла, притворяясь спящей после любви. Он с трудом встал – голова раскалывалась, – залез в карман шубы. Письмо было на месте. Андрей на всякий случай проверил, может ли говорить, контролирует ли мимику. Потом он вернулся в кровать с письмом в руке и так и уснул, положив его себе на грудь.