Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– И вы их, конечно, знаете, генерал?

– Надеюсь, ваше высокопревосходительство… По мере сил.

В тесном кабинете главнокомандующего, который временно располагался в скромных апартаментах кумыкского пристава майора Кишинского, сгустилась тишина. Слышно было, как басовито и тягуче гудел под потолком залетевший из степи овод, а на дворе заходился в хрипучем крике хозяйский петух.

Господа молчали, потягивая приятный в жару прохладный зеленый чай, но в голове каждого билась одна и та же отравляющая душу мысль: «В Петербурге и не подозревают, и не хотят знать, что мы имеем здесь дело с полумиллионным горным населением!.. Никогда не знавшим над собою хомута власти… храбрым, воинственным, отнюдь не разрозненным, прекрасно

вооруженным и имеющим в своих родных, заросших лесом трущобах на каждом шагу неприступные природные крепости. А там, в столице, по-прежнему наивно полагают, что черкесы и дагестанцы, чечены и ингуши - не более как возмутившиеся русские подданные, уступленные России их законным повелителем, султаном, по Адрианопольскому трактату!»

– Вы разделяете мнение Вельяминова, Роберт Карлович?
–  спокойно и холодно прозвучал голос графа.

– Более чем, ваше высокопревосходительство.

– И тоже полагаете, что планируемая мною экспедиция в Дарго… в это логово Шамиля в Чечне - нонсенс? И это при двенадцати тысячах штыков и сорока шести орудиях?!

– У Граббе, ваше сиятельство, осмелюсь напомнить, тоже было немало штыков. Десять тысяч человек при двадцати четырех орудиях, но сколь плачевен итог! ²²Горная местность совершенно не благоприятствует действиям крупных масс войск и их громоздких обозов.

– Довольно, генерал. Мне понятно ваше une opinion pr'econcue²³. Тем не менее благодарю за прямоту.

Фрейтаг с некоторой поспешностью попытался было аргументировать свою позицию, но Воронцов, сделав вид, что не слыхал его слов, склонился над разложенными перед ним ландкартами. Уже через минуту порывисто оторвал взгляд от бумаг и остро взглянул на почтительно стоявшего перед ним генерала.

– Осуждение деяний - это роскошь для слабых наблюдателей, mon cher. Большие победы требуют больших жертв.

Граф в полной форме, блистая орденами и звездами, подошел к бюро, открыл табакерку слоновой кости и сделал то, что проделывал всякий раз, когда был в хорошем настроении либо, напротив, озабочен какой-либо неприятностью: достал щепотку французского табаку и с вожделением поднес ее к носу.

– All is well what ends well.²⁴ Покорение Кавказа сложно… но можно. Политические решения, как и военные, должны быть без судорог и сомнений - вот мой девиз.

– Но экспедиция в летнее время!.. Это рискованно… безрассудно, ваше сиятельство. Дождемся снега…

– Риск я беру на себя, генерал. Риск - это мое ремесло. А вот с вашей стороны, милейший, действительно безрассудно озвучивать свои мысли в моем присутствии. Паче прочего, когда сия военная кампания одобрена Императором и возложена на меня. Фуражки подбирают по голове, а не наоборот, друг мой. Надеюсь, я понятно сказал?

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

– А теперь, когда между нами все прояснилось и стало прозрачным… давайте порассуждаем начистоту, голубчик.

Его сиятельство светло улыбнулся застывшему навытяжку Фрейтагу и милостиво указал тому на стул.

– Что делать, генерал? Жизнь и смерть всегда ходят рядом, но ничего не знают друг о друге. Согласитесь со мной, зло - понятие относительное. Природа крайне жестока. Бог убивает не глядя. Так должны поступать и мы, отбросив все предрассудки нравственности и прочие гримасы цивилизованного общества. Перед нами жестокие злобные дикари, для которых решительно нет ничего святого. Ни уважения к иной вере, ни к пленным, ни к женщинам и детям, наконец. Все это бесчинство и «людоедство» мы терпим вот уже тридцать лет! А посему я убежден, что нам следует держаться доктрины²⁵ наших североамериканских коллег: «Хороший индеец - мертвый индеец. Убивать

всех подряд! Не жалеть ни женщин, ни детей. Из гниды вырастает вошь!» Ведь ровно так с нашими мирными поселенцами поступают эти варвары.

– Боюсь, как бы нам не пришлось пожалеть о сем, ваше сиятельство. Не в духе русского солдата быть душегубом женщин и детей.

– А вы не бойтесь.
–  Граф упорным и значительным взглядом воззрился на продолжавшего стоять Фрейтага.
–  Вы, любезный, генерал или сестра милосердия?

– Но… как же быть… с уважением к противнику?
–  сыграв желваками, сухо заметил Фрейтаг.

– Полноте, Роберт Карлович… Вы разве с французами или австрийцами воюете?
–  язвительно спросил главнокомандующий, щуря голубые глаза.
–  Не забывайте, Россия - Империя. А Империя не смазливая барышня, чтобы ей объяснялись в любви. Империи плевать на обморочные вздохи и осуждающее мнение других. Это ее обязаны уважать за силу и мощь. Либо она… заставит себя уважать! Увы, во все времена мир признает только силу и остроту стали.

Аскетичное лицо графа осветила приятная улыбка. Очевидно довольный пафосом сказанного и тем, с каким почтением его слушал прославленный генерал, он вновь перешел на привычный покровительственный тон.

– Вы еще молоды, мой отважный друг, а посему доверьтесь моим сединам. Любое «право», любое «табу» сметается под шагом прогресса. Знайте и то, что на нас возложена Богом великая миссия вырвать этих несчастных дикарей из пут варварства и заблуждений. И ежели они нынче не понимают сего блага и яро противятся, то это их беда… Уверен, наши заслуги по достоинству оценят их потомки… Так пусть хоть этот довод вам послужит оправданием и для истории, и для себя, когда мы понесем на штыках своих солдат цивилизацию и закон в эти мрачные горы. И лучше помолитесь за тех, генерал, кто стоял, стоит и кто будет стоять на защите Отечества.

– Что ж, будем надеяться: будущее не так печально, как прошлое… И мы сможем его изменить.
–  Командир Куринского полка держал паузу, и Воронцов из-за слепящего солнца, что заглянуло в окно, не мог рассмотреть выражения его лица. И только в голосе, когда тот продолжил, послышалась едва уловимая тревога: - Они тоже молятся Богу… своему Богу…

– Бог один на всех!
–  Участливая улыбка сошла с лица графа.
–  А молитвы наши близки, потому что кровь, генерал, у всех людей тоже одна. Все… боятся смерти, что бы там ни говорили Коран или Библия… И право, никто не хочет умирать. Но это война, милейший, а мы солдаты. В конце концов, если никто не гибнет, то гибнет Империя - это закон.

– Меня не надо ни в чем убеждать, граф. Я боевой генерал и жду приказов. Но я еще и один из тех, кто ответствен как за исход кампании, так и за жизнь солдат. Да… кровь неизбежна, но лучше, чтобы ее было меньше. Именно поэтому я считаю своим неукоснительным долгом предупредить ваше высокопревосходительство. Шамиль - архиопасный противник: хитрый, мудрый, коварный, бесстрашный. Власть его абсолютна над горцами. Его проповедь Газавата на принципах тариката²⁶ как никогда сильна! После взятия горцами Гергебиля в сорок третьем они не раз предпринимали опустошительные набеги до Кизляра и даже Ставрополя. Шамиль за эти последние годы, с упразднением стратегии Ермолова, Вельяминова, Цицианова, до такой степени усилился, а мюриды его стали настолько дерзки, что он смог предпринять наступальное движение на Кабарду и безнаказанно возвратился… хотя и был окружен войсками… К стыду нашему, в сем позорном деле мы ограничились лишь тем, что, пропустив Шамиля через Терек у Ольховского аула, сделали несколько безвредных пушечных выстрелов по хвосту его многотысячной партии. Таким образом, ваше высокопревосходительство, - по-военному жестко подвел черту Фрейтаг, - после безнаказанного посещения Шамиля кабардинцы, как пить дать, убеждены в его могуществе и нашем бессилии.