Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо
Шрифт:
– Не знаю насчет себя, Федор Иванович… Но касательно нашего патрона…36 «Гулять так гулять…» - сказал как-то Моисей и завел свой народ в пустыню на сорок лет. Так и наш Воронцов… Видите, господа, те гребни?
– Генерал указал стеком на заснеженное громадье уходящих за горизонт гор.
– На Востоке говорят: «Не связывайся с теми, кому нечего терять… Поединок будет неравным».
– Вы действительно полагаете, генерал, что нас ожидает фиаско37– Красивый своей молодостью, элегантный граф Строганов,
– Вас, граф, как и меня, как князя Паскевича, как любого из нас, могут убить, - просто и пугающе легко прозвучал ответ.
– Что, голос истины противен слуху? Вы, похоже, фраппированы? Вы разве не задумывались о сем, господа? Напрасно. Нас там не встретит рай.
– Полноте, Дмитрий Сергеевич. Еще не прозвучало ни единого выстрела с противной стороны, а уж на ваше лицо упала тень мрачного будущего.
– Право, зачем эти этюды в багровых тонах?
– скептически заметил Паскевич.
– Нам не нравится ваш вид мученика. Посмотрите, какая с нами мундирная силища! Шамиль испарится при виде ее, как бес перед заутреней. Кем вы пугаете нас, генерал? Теми, кого мы считаем двоюродными братьями дьявола и обезьяны? У которых мозг - горошина?
– Свинцовая горошина… ежели угодно-с, господа. И не в голове, а на груди - в газырях. И этих «свинцовых горошин» - многие тысячи отлиты в горах для нашей встречи. Что же до того, кузенами каких тварей мы их считаем… им положительно плевать на сие, господа. Смею уверить: мы для них тоже ушли не дальше свиньи38
… и собаки39…
– Mon Dieu!40 Вы так говорите о горцах, генерал… Все как сон…
– Я так говорю, князь, потому что это Кавказ. Здесь нет границы между снами и явью. Я так говорю, господа, потому что имел честь быть в деле при Ахульго41… но вместо звезды был награжден чеченской пулей… на ноготь бы вправо, и конец.
Господа, пережив минуту неловкости, ответили боевому генералу чуть заметным наклоном головы. Но уже в следующий момент темпераментный и беспокойный Паскевич непринужденно съязвил:
– Что ж, убедили, Дмитрий Сергеевич… Каюсь, сдаюсь. Хоть они и дикари, каких поискать… однако одежды им удаются! Есть в этих черкесках и бурках… что-то орлиное. Ежели вернусь из похода живым и невредимым… не-пре-мен-но справлю себе такой туземный наряд.42
Здешнего офицера и так с двадцати саженей не отличишь от татарина. То ли еще будет, ваше превосходительство?..
* * *
…Новое раскатистое, подобное обвалу снежной лавины «ура-а!» ознаменовало конец обращения к войскам главнокомандующего. Вновь грянула музыка. Знаменщики подняли загодя расчехленные, пропахшие порохом гордые стяги.
Командиром Чеченского отряда генералом Лидерсом была отдана команда; тысячи рук слаженно сделали «на караул».
Граф Воронцов в окружении сверкающего золотом и серебром «летучего» ареопага бойким аллюром43 пронесся вдоль всего строя в голову отряда.
Следом
Глава 4
Всю дорогу до Внезапной главнокомандующему не давало скучать его сопровождение. Подобострастные взгляды и пылкие заверения свиты в преданности ему и начатому «святому крестовому походу», казалось, были разлиты в самом воздухе и пыли, клубы и шлейфы которой поднимала огромная кавалькада.
Сам граф, как опытный царедворец, воспринимал эти «пассажи лести» как должный, хотя и порядком наскучивший лейтмотив его отношений со своим окружением. Старый, как мир, маскарад фальшивых улыбок, восторженных глаз и речей был с юности впитан и отменно изучен графом и потому никак не трогал его опытное сердце. Все это имело место, как того требовал придворный этикет, потому что от него - наместника и главнокомандующего, с огромною, едва ли не монаршею властью - зависело благоденствие, карьера и счастье всех, понаехавших из обеих столиц. И хотя Михаил Семенович подчас раздражался и уставал от заведенного порядка, он тем не менее не отказывал, да и не мог отказать в содействии многим главным фамилиям, родословная которых уходила корнями в седые допетровские времена.
Но если в целом свита наместника и производила неблагоприятное впечатление своими тривиальными, фальшиво-сладкими манерами, то манеры самого Воронцова были просты, достойны и благосклонны. Граф, по мнению высшего света, «более британец, чем русский», был одним из красавцев-стариков, которые особенно часто встречаются в Англии. Во всех его проявлениях был виден истинный, родовитый вельможа. Его наружность и приемы были обворожительны, а твердость и решительность в делах покоряла и заставляла уважать его даже тех, кто был настроен весьма негативно к его сиятельству.
…Покачиваясь в седле, припадая на подъемах к луке, он периодически привставал на стременах, остро вглядываясь в неотвратимо наступающие с каждой верстой горы, и по мере их приближения странное, неугомонно растущее беспокойство овладевало графом. Это прежде совершенно чуждое, незнакомое состояние бесило и выводило его из себя. С прибытием на Кавказ он с тревогой ощутил неясные метаморфозы, происходившие в его душе. За какие-то две недели граф изменился настолько, что как будто приобрел два разных лица, и прежнее - бесстрашное, хладнокровное - куда-то кануло, а на его место явилось новое - неуверенное, крепко сомневающееся.
Страх неудачи, боязнь за худой итог экспедиции пришли исподволь, но овладели им с безотчетной властностью. Еще месяц назад, оставляя по августейшему приказу Крым, граф, как всегда, был готов идти на смерть с холодной улыбкой, едва ли не фамильярничать с нею… Но вот он на месте… впереди его дебют на Кавказе - судьбоносное сражение с Шамилем, возможно, не одно… Враг изворотлив, отчаянно смел, хитер и коварен, а главное, не признает канонов и правил европейской войны…
Но не это пугало Михаила Семеновича. Фанатичную ярость и оголтелое бешенство сабельных атак Востока он видел и раньше, в боях с турецкими янычарами, но был лишь крепче закален кипящей кровью поверженного врага…