Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– Ну-с, как настроение, отцы? Не поздно ли воевать вам?

– Как поздно?!
–  обиженно шевеля снежными усами, возмутился старший из них.
–  Воевать никогда не поздно, ваш сясь. У русского солдата возрасту нет.

– Так сколько ж вам лет?

– А чойт их, годы-то, считать… Все наши. Вы тоже не из зеленых будете. Приказу нам дайте, ваш сясь… Поглядите в бою. Мы старой закалки, нам главное - знать свой маневр. А лихо наше мы с кашей ждем…

– Где был ранен, герой?

– Я-то, отец вы наш, семь разов басурманом калечен, - непринужденно улыбнулся бороздами морщин ветеран. Уродливая из-за шрама улыбка надвое рассекла лицо.
–

 А вон Григорию ухо пулей оторвало при Темир-Хан-Шуре. Уж не взыщите, ваш сясь, что не по полной форме встречаем вас. Кой-чо растеряли… за цареву службу.

В рядах гакнули смехом: «Мордують тебя черти! Опять задает дядька Мирон!»

– Хочешь, я произведу тебя, герой, в унтер-офицеры?
–  Граф Воронцов пытливо посмотрел на егеря.

– Только не это, ваш сясь. Благодарствую. Кошкой, котора ловит мыша в зеркале, я уже был при Зырянах³¹. В рядовых оно мне сподручней со смертью обняться будет.

– Как знаешь, герой. Ни пуха тебе, ни пера!

Главнокомандующий бойким скоком въехал на охристую хребтину солончака. Конь, попадая задними на глинистый сланец, оскальзывался, пружиня, наддавал на все ноги, храпел, но граф в надежной посадке крепко сидел на его спине.

Приструнив скакуна, Воронцов охватил командным взором застывшие в ожидании батальоны. Терпкий ветер с бескрайней кумыцкой степи трепал седой, подвитый цирюльником-итальянцем ковыль его волос, ворошил шелковистую гриву коня.

Далекий взор Михаила Семеновича бродил какое-то время по ледниковым пикам Кавказских гор, по узким мрачным ущельям, по каменистым распадкам и козьим тропам, по альпийским лугам и где-то еще…

Солдаты и офицеры, казаки и горская Туземная дружина, артиллерийская обслуга и ротные каптенармусы³², охотничьи артели Кабардинского и Куринского полков, гуртовщики и транспортники обозов, фуражиры и ремонтники, не спускавшие глаз со своего полководца, невольно проследили за его взглядом, переводя глаза на могучие цепи далеких гор, на слюдяной глянец их молчаливых скатов, на синюю пр'oжиль скалистых хребтов, покрытую предрассветной ретушью… и каждый подумал о чем-то своем…

В застойной тишине, сквозь стальную сизь оголенных штыков и казачьих пик, голос Михаила Семеновича прозвучал напряженно, рублено, стойко:

– Я - наместник Кавказа и главнокомандующий граф Воронцов - перед лицом общего строя объявляю: долг солдата, долг слуги Отечества и Государя заставил меня в эти тяжелые для России дни быть вместе с вами, потому как истинный сын русского народа всегда погибает на своем посту и отдает в жертву Отечеству самое дорогое - свою жизнь. Солдаты и офицеры, казаки и союзные России, возможно, мы идем на смерть, но мы исполним возложенную на нас Высочайшую волю во благо нашей Святой Отчизны. Верую, что бой, который мы дадим супостату, будет достойным нашей славы. Эта битва положит конец господству тирана и деспота Шамиля на Кавказе. А из захваченных орудий противника… я прикажу отлить колонну в честь вашей немеркнущей доблести!

* * *

…Покуда тысячи идущих на смерть людей, затаив дыхание, в молитвенном напряжении ловили каждое слово своего отца-командира, в пышной камарилье Главной квартиры, что расположилась особняком от общего строя, шел свой тихий «листопад» речей, смешков и намеков. Сверкавшая звездами и крестами столичная свита с первого дня приезда на Кавказ кишела интригами и людьми со светским

лоском и «эластической» совестью. В этой среде издавна любили слушать лишь звук собственного голоса, оказываться в нужный час и в нужное время там, где театр действий сулил выгоду, резвый карьерный рост и уж как минимум «новый орденок в петлицу».

– Tu l'as 'echapp'e belle!³³ Вас не настораживают, генерал, все эти помпезные декорации? Проникновенно, но пошло. Похоже, наш «золотой старик» обходится казне дороже, чем все фаворитки Его Величества… N'est-ce pas?³⁴

– Возможно, вы правы, Гагарин. Такого же мнения о Воронцове и принц Гессенский со всей его свитой. Но граф - человек с тремя руками: две своих и одна в царском дворце… Видит Бог, одно его слово Государю - и все люди мужского полу в России завтра наденут военную форму… И горе тому, кто ослушается…

– Нет, это решительно забавляет. Ей-Богу, первый раз вижу, что на войну отправляются, как на коронацию. Интересно, граф взялся на старости лет за это безнадежное предприятие за вдохновенную благодарность Его Величества… и только?

– Думаю, не ошибусь, ваша светлость, что после сей экспедиции, несмотря на ее исход… он выбьется в светлейшие князья.

– Да ну?

– Поживем - увидим. Граф много тщеславен. Хитер, как лис, и далеко не прост, каким желает казаться. Былая слава Меньшикова и лавры Потемкина… их княжеское достоинство, похоже, не дают графу покоя.

– И все же добровольно лезть в огнедышащую пасть дьявола… В его-то годы!.. Нет, что ни говорите, генерал, старик, ей-Богу, безумен.

– Но не более, чем остальные, месье Гагарин. Нынче мы все в этом Ноевом ковчеге, так стоит ли его раскачивать прежде времени? Кто знает, быть может, графу и впрямь улыбнется удача. Согласитесь, mon cher, абсурдность никогда не мешала политикам, медные трубы - победителям. Иначе зачем мы все притащились из Петербурга в эту отчаянную… забытую Богом дыру? Позвольте напомнить, ваша светлость…

– Сделайте одолжение.
–  Князь Гагарин театрально приподнял бровь.

– Давно не тайна, что власть - это не кормушка, а ловушка для тараканов и блох. Ежели ты не дружишь с Престолом… тебя съедят нынче же… ежели напротив, то потом, когда придет новый самодержец. Вот граф и старается удержаться в седле… ведь падая, можно сломать шею. Впрочем, лично меня более волнует, сколько в поход взято шампанского, грильяжу и французского коньяку. Война войной, но сначала пирушка!

…А рядом, оперевшись на луку венгерского седла, другой уланский генерал усмехался в рыжий карниз усов и, похлопывая кавалерийской крагой себя по колену, кивал головой сыну фельдмаршала Паскевича, на золотых эполетах которого гордо поблескивал флигель-адъютантский вензель.

– Н-да, не спасает Всевышний Россию от подвигов. Но что прикажете делать? Посеешь привычку - пожнешь характер. Посеешь характер - пожнешь судьбу. Не этим ли принципом живет Россия со времен Великого Петра? Однако что-то подсказывает мне, князь, что от всей этой даргинской затеи смердит…

– Вы можете предложить нам ложе из роз, генерал, шипы которых подрежет jardinier?³⁵– ернически поглядывая то на уланского генерала, то на молодого графа Строганова, принимавшего участие в беседе, усмехнулся Паскевич.
–  Интересно, как далеко заведет вас, генерал, ваша критика?